Некоторые проблемы культурологии : на материале русской жизни XIX в.

Борис Егоров

Некоторые проблемы

культурологии : на материале

русской жизни XIX в.

Studia Rossica Posnaniensia 3, 3-13

HISTORIA LITERATURY

БОРИС ЕГОРОВ Ленинград НЕКОТОРЫЕ ПРОБЛЕМ Ы КУЛЬТУРОЛОГИИ (на материале русской жизни XIX в.) Среди различных способов классификации культур можно выделить также антиномию у т в е р ж д а ю щ а я — р а з р у ш а ю щ а я культуры. Речь идет об от­ ношении носителей культур к существующему в данном месте и времени статусу, к существующей культуре. Приятие ее, слияние осуществляется при первом варианте (утверждение), и, наоборот, носители разрушающей культуры отрицают существующую, стремятся ее уничтожить, в связи с неприятием ее основ. Собственно говоря, утверждающая культура и есть сам существу­ ющий статус, а в его недрах (иногда с помощью постороннего влияния) может возникать культура враждебная, противостоящая господствующей, стремяща­ яся к ее разрушению (ср. ленинское учение о двух культурах в каждой нацио­ нальной культуре). Относительная длительность существования общества способствует соз­ данию разветвленной, глубоко укоренившейся культуры. Традиции, память о прошлом, „заветы предков” становятся решающими. Утверждающая куль­ тура оказывается традиционалистской. Усиливается семиотичность, наращи­ вается вторичная и даже третичная знаковость (знак знака и знак знака знака) : бумажные деньги, чеки, облигации, ордена и ленты и т. д. Традиционализм и семиотичность не только вытесняют первозданность, первоосновность чувств, вещей, поступков. Они еще приводят к своеобразному лицемерию1, т. к. культурные нормы из-за своей древности, знаковости и обобщенности часто не отвечали современным, естественным, индивидуальным потребнос­ тям. Многие русские интеллигентные чиновники XIX века как тяжелую внеш­ нюю обязанность воспринимали необходимость посещения церкви и соблю­ 1 Следует отличать лицемерие от лжи: лицемерие — частный случай лжи; ложь — во­ обще утаивание, а лицемерие — утаивание истины с помощью сообщения прямо проти­ воположного истине факта.

дения основных религиозных обрядов. Унифицированная форменная одежда и почти унифицированный выходной костюм мужчины были невыносимы в жаркую пору, особенно в южных губерниях. Как бы ни ненавидел крестьянин своего помещика, он должен был перед ним низко кланяться и ломать шапку. И т.д. и т.п. Следует оговориться, что традиционализм и семиотичность сами по себе еще не являются обязательными первопричинами лицемерия. Они могут су­ ществовать в честном виде (например, церковный обряд для верующего). Но лицемерие обязательно связано с семиотичностью, ибо лицемерющий должен показывать знаки противоположны истинным чувств или мыслей (традиционализм присутствует здесь как воспитание, научение). Животный мир с примитивными семиотическими системами не знает лицемерия : живот­ ное может сдерживать истинные чувства в силу необходимости, но оно никогда не будет выражать противоположные чувства. В этом отношении J1. Толстой не прав, приписывая лошади Холстомеру лицемерие, хотя бы и благородное : „Мерин же нисколько не любил этого чесания и только из деликатности при­ творялся, что оно ему приятно” (Холстомер, гл. И). Лицемерие — привилегия человеческого общества, и чем культура данного общества более традицио­ налистская и более семиотичная, тем больше возможностей для „расцвета” лицемерия (впрочем в умеренных дозах лицемерие, очевидно, н е о б х о д и м а я принадлежность всякой культуры2 : этические нормы, этикет, одежда и т. д. — всегда включают элементы лицемерия; без такого „умеренного” лицемерия невозможны были бы официальные отношения, вообще, общество не могло бы существовать, оно бы развалилось под натиском сиюминутных страстей и настроений индивидуумов). Особенность русской истории заключается, пожалуй, в том, что различ­ ные бурные акции (татарское иго, деяния Иоанна Грозного, смутное время, никонианство, крестьянские восстания, реформы Петра I и т. д.) не давали укрепиться традиционализму, перепахивали и обрубали его корни, способ­ ствуя разрушению утверждающей культуры. Правда, вплоть до XIX века самые первоосновы феодальной культуры : православие, самодержавие, сослов­ ная иерархия не были выкорчеваны, а новшества лишь наслаивались на фун­ дамент, по-прежнему обрастая семиотичностью. Так, петровские преобразо­ вания, уничтожив некоторые „лицемерные” формы боярского бытия, создали еще более мощные знаковые структуры с обильной дозой^ лицемерия, начиная с табели о рангах и кончая внедрением в быт западноевропейских норм и пред­ метов. Издавна однако возникал протест против традиционализма, семиотичности, лицемерия. В феодальный период вначале крайними видами протеста были 2 Интересно было бы найти критические „размеры” (проценты ?) лицемерия, превысив которые общество становится разлагающимся, лживым.

Некоторые проблемы культурологии 5 деяния юродивых и „разбойников” . Но они не посягали на некоторые перво­ основы, например, на религию. Затем появятся более разнообразные формы разрушения культуры, индивидуальные и коллективные. Но наиболее нега­ тивные виды протеста, когда происходит отрицание всей существующей куль­ туры, возникнут лишь в середине XIX века („нигилизм”). Тогда все аспекты культуры, независимо от сословных особенностей, подверглись критике и от­ рицанию : быт, одежда, этика, искусство, иногда даже наука. В предельном, условно говоря — „базаровском” (по имени тургеневского героя) варианте отрицание совершается чисто негативно, без замены какой-то формы новой структурой; речь идет именно о р а з р у ш е н и и старой структуры. Следует подчеркнуть, что первоначальная антисемиотичность, антилице­ мерность нигилизма довольно быстро обросла своими знаками, минус-зна­ ками прежней культуры. Нестриженые головы и небритые лица, нестандартная и помятая одежда, развязность манер вначале были признаком свободы от этикета, признаком естественности, органичности жизни, но затем они, эти признаки становились как бы обязательными для нигилиста, возникала необходимость, долженствование. Подобные явления происходили и на на­ ших глазах в виде битников и подражающих им юнцов (свитеры и штаны нарочно рвались, мялись, пачкались для придания им соответствующего якобы „натурального” , а на самом деле весьма искусственного, знакового вида). Очевидно, органичным для человеческого общества является именно семиотичность, и никакие самые радикальные попытки уничтожить знако- вость не могут иметь успеха. Разрушение культуры возможно и позитивным способом, т. е. заменой старых идей и форм новыми. Эти новые формы могли существовать в рамках социальной или локальной периферии или даже заимствованы извне. Таковы были „западнические” замены в петровскую эпоху. Далеко не всегда здесь ставился вопрос о восстановлении первозданных смыслов и об уничтожении знаковости; возможна была простая замена одних знаковых структур дру­ гими. Существовал и другой позитивный тип: и с п р а в л е н и е пороков в рамках существующей культуры. Таковой была славянофильская идеология 3. В конце николаевского царствования (1840-е годы) официально утвержда­ лась в качестве господствующей традиционная культура русского самодер­ жавно-крепостнического строя, культура весьма зрелая, сильно окаменевшая и олицемерившаяся. Даже самым молодым ее формам, созданным в петров­ ское время, было 120- 150 лет, что соответствует приблизительно пяти-шести поколениям (вполне достаточный срок для закрепления традиции), не говоря уже о тысячелетней культуре феодальной формации в целом. 3 О русском славянофильстве см. превосходную книгу: A . W a l i c k i , W kręgu kon­ serw atyw n ej u to p ii, W arszaw a 1964.

Вполне понятно, что интеллигенция, слой, всегда ишущий истины и пере­ осмысливающий знаковые системы, активно боролся с этой культурой. Чисто негативных, т. е. крайне радикальных форм борьбы оппозиция пока, в силу ряда общественно-политических причин, еще не достигла : таковым станет нигилизм шестидесятых годов (очевидно, крайняя негативность может воз­ никнуть значительно позже промежуточных и позитивных форм борьбы : необходима глубокая обветшалость существующей культуры и глубокая же кризисность позитивных попыток замены, чтобы оппозиционеры пол­ ностью ушли в отчаянный вандализм деструктуризации). В сороковых же годах XIX века борьба русской интеллигенции против существующей феодальной культуры велась в позитивном варианте, точнее в двух позитивных вариантах, очень интересных для культурной типологии : в з а п а д н и ч е с к о м и с л а в я н о ф и л ь с к о м . Недифференцированная (в таком смысле) передовая культура предше­ ствующей эпохи (декабристы, Пушкин, „любомудры”) резко разделилась в сороковые годы на два русла. И протест против крайностей „западничества” предшественников и современников, и страх перед „западническими” тенден­ циями развития России, и тесная связь с патриархальным бытом способство­ вали своеобразному традиционализму славянофилов, который отнюдь не тол­ кал их к разрушению феодальной культуры в целом, а наоборот, в конечном счете делал их защитниками этой культуры. Славянофилы выступали не столько за разрушение культуры, сколько за возврат к ее живым истокам, за разрушение ложных напластований, как петровских и послепетровских, так и допетровских. Главные объекты критики для славянофилов были именно лицемерие и чрезмерная семиотичность со­ временной культуры, поэтому они ратовали за глубинную сущность явлений против мертвящего формализма ; против казенных юридических норм и за­ конов общества, за естественные народные обычаи и народное мнение; против знаковости за жизненную первозданность. Так Хомяков, при всей своей глубокой религиозности, резко отрицательно относился к застывшей догматике и обрядности православной церкви. Любо­ пытна, например, неоднократно повторявшаяся им мысль, что храмы строя­ тся и службы совершаются не для бога, а для живых людей. Любопытно и отрицание им скульптурных фигур святых („похоже на кукол”) 4. Характер­ на также его, Хомякова, неоднократная насмешка над горячо любимой м а­ терью: она получила в подарок два камешка с некоей святой горы, которые клала в кружку для питья ; один камень — для дневного питья, другой — для ночного ; Хомяков притворно ужасался и говорил, что люди перепутали и поло­ 4 Запись в дневнике В. И. Хитрово от 21 июля 1850 г. (Государственный исторический музей в Москве, отдел письменных источников, ф. 178, № 2, л. 65).

Некоторые проблемы культурологии 7 жили другой камень ; мать страшно гневалась, требовала разбора, пока сын не признавался, что шутит5. В этой борьбе, особенно в борьбе против семиотичности за жизненную первозданность к славянофилам был очень близок Гоголь и очень далек пред­ ставитель „официальной народности” С. П. Шевырев с его иерархическими социальными представлениями, с пафосом „хорошего тона” светского общес­ тва и т. д. Белинский был совершенно прав, озаглавив памфлет на Шевырева Педант. Однако противоречивость славянофильской идеологии (традициона­ листская борьба с консервативным традиционализмом) приводила ее носи­ телей к п е д а н т и з м у . А педантизм в конечном счете связан с лицемерием, ибо ведет к формалистическому соблюдению закостенелых обычаев. Известно, как ревностно старались многие славянофилы носить древне­ русскую одежду. Она настолько оказывалась искусственно созданной (никто такую уже не носил), что К. Аксакова народ принимал за персиянина, по сло­ вам Чаадаева6. Было анекдотично, когда Хомяков, являясь в петербургских гостиных в своем „русском” костюме7, почти напролет говорил по-фран­ цузски (он прекрасно владел французским и английским). Педантизм распространялся и на человеческие отношения. Известен рас­ сказ Герцена о встрече на улице с К. Аксаковым, который ценя и любя Герцена, все-таки по идейным соображениям вынужден был чуть ли навсегда распро­ щаться 8. Педантичны рассуждения Хомякова после смерти жены о необходи­ мости вдовцу соблюдать нечто вроде „духовного монашества” (иными сло­ вами, телесная неверность покойнице возможна, но нельзя „прилепляться сердцем уже ни к какой женщине” 9). Поразителен также следующий эпизод. При известии о процессе над петрашевцами у Хомякова „вырвалось досадное выражение, что он готов скорее пожертвовать своими детьми, чем видеть их безбожниками и безнравственными либералами” 10. Или такое противоречие. С одной стороны, Хомяков протестовал против формализма и бездушной обрядности современной церкви, с другой — он чрезвычайно педантично соблюдал все посты. В январе 1858 г. на вечере у князя В. А. Черкасского вдруг оказалась только скоромная пища, а был пост, вспом­ нили об этом слишком поздно. Ради Хомякова послали срочно в соседнюю 5 Воспоминания М. А. Хомяковой (дочери) об отце, ГИМ, отдел письменных источ- никоВј ф. 178, № 1, л. 35 - 35 об. 6 См. А. И. Г ер ц ен , Собрание сочинений в 30 тт. Т. IX, Москва 1956, стр. 148. 7 Вот типичный костюм Хомякова, по записи В. И. Хитрово в дневнике от 17 сентября 1848 г.: гости „изумлялись все костюму Алексея Степановича и бороде его: он был в своей славянке; в пунцовой рубашке без галстука и вместо жилета на нем была поддевка” (ГИМ, ф. 178, № 2, лл. 3 9 - 39 об.). 8 А. И. Г ер ц ен , там же, стр. 163. 9 Запись в дневнике В. И. Хитрово от 29 января 1852 г. (ГИМ, ф. 178, № 2, л. 87). 10 Там же, запись от 14 мая 1849 г. (л. 47 об.).

гостиницу, там нашлась только холодная соленая рыба. Поев этой рыбы, Хомяков тяжело заболел воспалением легких, был при смерти, почти месяц пролежал в постели п . Таким образом, традиционалистский педантизм оборачивался своей дур­ ной стороной : славянофилы ратовали против чрезмерной семиотичности и против лицемерия современного общества, но сами в быту усиливали такие формы, которые лишь укрепляли, а не разрушали семиотичность и лицемерие. Интересно, что царское правительство, подозрительно относившееся к сла­ вянофилам, немалое внимание при различных запретах обращало на внешние знаки. Николай I не разрешил императрице пригласить Хомякова в Зимний дворец, предполагая, что тот может явиться в русском костюме. Во время грозы, сгущавшейся над славянофилами после запрета „Московского сбор­ ника” (1852), московский генерал-губернатор граф А. А. Закревский приказал им сбрить бороды. Западники типологически близки соратникам Петра I или христианским миссионерам среди народов не-европейской цивилизации: они хотели полно­ стью заменить одну культуру другой, привозной. Конкретно они пытались разрушить русскую феодальную культуру с помощью западноевропейской, т. е. буржуазной культуры первой половины XIX века. Любопытно, однако, что р а з р у ш е н и е и з а м е н а деяния, не автомати­ чески сплетенные: возможно подчеркивание или одной, или другой акции, и тогда создаются несколько отличные друг от друга варианты культурных систем. Если акцент ставится на разрушении, то на первое место выдвигается освобождение от лицемерных догм и норм во всех областях жизни. Это сто­ рона западнической идеологии, от которой протягиваются нити к шестидесят­ никам, в том числе и к крайним шестидесятникам — „нигилистам” . И в на­ учной сфере (произведения Герцена, Бакунина, Грановского, Белинского), и в художественной (Тургенев, Герцен, Некрасов, Огарев, Панаев, Кудрявцев, Дружинин) звучит пафос свободы и естественности, как в социально-полити­ ческом, так и в культурно-бытовом смыслах. Свободные мнения, свободные поступки, свободные чувства, их естественность и искренность становятся идеалом. В пафосе простоты и натуральности наблюдается даже некоторое смыкание со славянофилами и Гоголем. Недаром Гоголь так одобрительно отозвался о Письмах об Испании Боткина, где идеализованно прославляется антисемиотичность и антииерархичность испанских обычаев, органическая простота и естественность испанцев12. А в предельном случае западнический разрушительный вариант приводил к расшатыванию и ликвидации вообще норм и обязанностей. Нужно учесть, 11 Воспоминания М. А. Хомяковой (ГИМ, ф. 178, № 1, л. 46). 18 См. Н. В. Г о го л ь , Полное собрание сочинений, Т. ХПІ, Москва 1952, стр. 359, 363.

Некоторые проблемы культурологии 9 что таких предельных случаев было немного, но они существовали как опас­ ная и тревожная тенденция. Такова известная черта М. Бакунина — гипертро­ фированный эгоизм, представление о собственной личности как о поднявшейся над бытом, поэтому освобожденной от бытовых обязанностей (например, от отдачи долгов). В. П. Боткин был безответственным человеком по отно­ шению к женщинам (сам признавался : „принимать на себя ответственность за судьбу женщины — помилуй б о г!”) 13. Тургенев долго не мог ему про­ стить бездумного совращения своей кузины Е. А. Хрущевой ; ее ранняя смерть в 22 года наступила, вероятно, не без воздействия морального удара14. Впро­ чем сам Боткин явился жертвой „западнической” эмансипации чувств : его мос­ ковский приятель JT. соблазнил и затем бросил сестру Боткина, Марию Петро­ вну ; хорошо, что нашелся другой приятель, расчетливый Фет, который за очень большое приданое согласился на женитьбу15. Подобные черты совершенно невозможны в славянофильской культуре, да впрочем и среди большинства западников (Белинский, Герцен, Гранов­ ский, Огарев, Тургенев и др.). Это — тенденции не здорового ядра буржу­ азной культуры, а уже кризиса, распада ее, т. е. разрушавшегося ее варианта. Если же акцент у западников ставился на замене культуры, то жесткое следо­ вание нормам другой культуры приводило к педантизму, подобному славяно­ фильскому, но совсем в ином роде. У славянофилов педантизм проявлялся в традиционалистской сфере, у западников, как это ни парадоксально, — в об­ ласти свободы мнений и чувств. Пафос свободы и равенства мог обернуться нормативным требованием свободы и равенства в отношении себя или близких. Таковы многомесячные споры по улаживанию отношений между Белинским и Бакуниным16. Таковы настойчивые требование Белинского к невесте, чтобы именно она приехала к нему в Петербург (а не он к ней в Мос­ кву) для свадьбы17. Фактически именно друзья настояли на женитьбе Бот­ кина, ибо сам он не слишком жаждал получить в жены модистку с Кузнецкого Моста (улица в Москве); но друзья как бы морально заставили жениться; акция оказалась очень неудачной18. Сходство со славянофилами наблюдалось у некоторых западников и от­ носительно педантизма быта и одежды. Только у славянофилов суть заклю­ чалась в мелочном следовании древнерусским обычаям в еде, одежде, режиме дня, а у западников — обычаям европейским. Боткин во Франции стремился 13 Письмо к И. С. Тургеневу от 17 февраля 1853 г., в кн. : Переписка В. П. Боткина и И. С. Тургенева. Москва — Ленинград 1930, стр. 33. 14 См. об этом там же, стр. 343 - 348. 15 Переписка В. П. Боткина с братом Дмитрием (Институт русской литературы АН СССР — Пушкинский Дом, 9029, LI6. 66; письма 1856 - 1857 гг.). 16 См. В. Г. Б ел и н ск и й , Полное собрание сочинений. Т. XI, Москва 1956, стр. 160 и след. 17 Там же, т. XII, стр. 184 - 237. 18 См. А. И. Г ер ц ен , ук. соч., т. IX, стр. 255 - 262.

педантично подражать французам, в Англии — местным жителям. Тургенев писал кн. В. А. Черкасскому 9 (21) июля 1858 г.: „Вы спрашиваете меня о Бот­ кине, я его оставил в Лондоне уже почти совсем превратившегося в англича­ нина: носит пестрый пиджак, в шесть часов ездит по R o tten Row верхом, подпрыгивая на рыси — и превосходно сквозь зубы выговаривает —Oh yes!” 19. Широко известно также рабское подражание И. И. Панаева последним новинкам парижской моды. Таким образом, и в разрушительном варианте, и в „сменном” наблю­ дается типологическое сходство культур западников и славянофилов, несмо­ тря на существенные отличия, но все-таки сходства больше в „сменном” аспекте, так как славянофилы были плохими „разрушителями” . Педанзи- ческая же догматичность „сменного” варианта прослеживается и в той, и в дру­ гой группировке. Между прочим, немалое типологическое сходство можно отметить в искус­ стве и — особенно — в критике у западников и славянофилов. „Сменный” пафос идеала, утопические черты этого идеала, яростная нормативность в борьбе за идеал — все это создает, при весьма существенных различиях в идеологии и в идеале, сходные структурно-функциональные свойства систем: конструирование идеала по принципу долженствования (в противопоставле­ нии сущего и должного), накладывание жестких нормативных требований (опять же по принципу должного) на художественные тексты при их крити­ ческой оценке, что способствует усилению антиисторических черт в крити­ ческом методе. Можно и в этом отношении с западниками и славянофилами сравнить Гоголя 1840-х годов, особенно его Выбранные места из переписки с друзьями, где утопический идеал и нормативность чрезвычайно ярко выра­ жены (только не в критическом, а в публицистическом варианте). Кстати, углубление историчного мышления у Белинского и Герцена, наоборот, ослабля­ ло указанные черты 20. Понятно, что нормативность легко может соединяться с ироней по отно­ шению к инакомыслящим. Но, казалось бы, педантизм и нормативность несовместимы с автокритикой, с самоиронией. Однако, не было, кажется, ни одного западника, лишенного чувства юмора применительно к друзьям и даже к самому себе. Причем, насмешке подвергалась и нормативность. Известен, например, эпизод, когда Белинский читал Герцену свою обзорную 19 И. С. Т у р ген ев , Письма, Т. III, Москва — Ленинград 1961, стр. 228. 20 Для уточнения следует оговориться, что нормативность существует в любой мирово- зренческой системе, но нормативность нормативности рознь. Нормативность, связанная с реалистическим и историчным мышлением, предполагает представление о существовании, синхронно и диахронно, других мировоззренческих систем, нуждающихся в оценке со сто­ роны, но не должных искажаться наложением на изучаемую систему своей нормативной сетки. В тексте же статьи подразумевается как раз искажающая, антиисторичная норматив­ ность.

Некоторые проблемы культурологии I I статью Русская литература в 1841 году, основную часть, которой составлял диалог между А, выражавшим позицию Белинского, и ограниченным его оспаривателем Б; четкие нормативные оценки А легко побеждают аморфные вялые суждения Б. Герцен остроумно высмеял такую ,,игру в поддавки” . На вопрос Белинского, как понравилась статья, Герцен ответил: „Очень, все что ты говоришь, превосходно, но скажи, пожалуйста, как же ты мог биться, два часа говорить с этим человеком, не догадавшись с первого слова, что он дурак?” — „И в самом деле так — сказал, помирая со смеху, Белинский — ну, брат, зарезал! ведь соврешенный дурак!” 21. Самокритика и самоирония по существу являются антиподами педан­ тизма и антиисторической нормативности, ибо такая нормативность как бы заранее предусматривает всего одну, собственную точку зрения как единствен­ но правильную, истинную; носитель этой точки зрения присваивает себе функцию чуть ли не господа бога, т.е. судьи непогрешимого и законодатель­ ного. А ирония всегда раздваивает оценки, предоставляет возможность учесть другое, противоположное мнение 22. Ирония — спутник смелости и откры­ тости, оптимистической веры в здоровье и силу своей системы, которая (си­ стема) на погибнет, а лишь укрепится при предоставлении наблюдателю не только истинной, глубинной оценки, как правило, положительной, но и про­ тивоположной, иронической (самоирония возможна в двух вариантах: или псевдообличение достоинств, чаще всего в виде подчеркивания крайностей достоинств, т.е. тех крайностей, когда достоинства оказываются на грани перехода в недостаток, или же псевдовосхваления недостатков; следовательно в любом случае ирония затрагивает какие-то действительно уязвимые места системы). Самоирония как признак силы предполагает не только смелость обнажения своих изъянов для посторонних, но и возможность исправ­ ления. Итак у западников ирония и самоирония существовала как обязательный признак. Она входила в систему как определенная часть ее, но без гипертрофии. Переполненность культуры иронией означает другую крайность — разруше­ ние идеала и нормативности вообще, выдвижение релятивизма и цинизма как ведущих черт мировоззрения. Такие крайности возникнут в России во второй половине XIX века, при начале распада западнической буржуазной культуры (в литературном варианте это — творчество Н. Успенского, И. Кущевскою), и особенно широко распространятся в начале XX века (см., например, наследие „сатириконцев”). Впрочем, начало распада можно отнести и к эпохе западников и славянофилов, если учесть уникальное творчество О. Сенковского. 21 А. Н. Г ер ц ен , ук. соч., т. VIII, стр. 289. 22 О раздвоении точек зрения при иронии в художественном тексте см.: Б. А. У с п е н ­ ский, Поэтика композиции, Москва 1970, стр. 137 - 138, 166.

Славянофильская культура не была однородной в отношении к иронии. Связанная с крестьянско-народной средой феодального периода, их культура, естественно, содержала мало оснований для иронии, ибо народная культура патриархального, так сказать, эпического периода жизни была, как правило монолитной, сингуляристской, содержащей единственную точку зрения и до­ пускавшей самоиронию в микроскопических дозах 23 (кстати сказать, не тес­ ной ли близостью к патриархальной крестьянской культуре объясняется нелюбовь JI. Толстого к насмешке и иронии?). Такие фанатические глашатаи славянофильства как К. Аксаков, И. Ак­ саков, Ю. Самарин совершенно были лишены даже намека иронического отношения к своей системе. То же можно сказать и о братьях Киреевских. У Киреевского антиироничность усугублялась еще трагедийностью сознания, слабой верой в успешное поступательное развитие славянофильства. А если ошущаешь близость конца, возможность крушения самых дорогих идеалов, то, конечно, не до иронии. Совершенно другим человеком оказался Хомяков. Будучи от природы живым и насмешливым, он еще и мировоззренчески отличался от И. Кире­ евского твердой оптимистической верой в скорый успех своего дела. Отсюда такое обилие, смеха, шуток, иронии в жизни у Хомякова, о чем пишут все мемуаристы. Не щадил он и крайностей своей системы. В числе первоапрель­ ских розыгрышей, вообще любимых Хомяковым, был такой. Киреевские получили письмо, якобы от Чаадаева, где автор сообщал о намерении верну­ ться от католицизма к православию 24. Киреевские пришли в восторг от по­ беды истинной веры над ложным мудрствованием незаурядного человека, не скрывали ликования, и были очень огорчены, узнав о шутке. Так что в целом противостоя западнической культуре как сингуляристская и антиироничная, славянофильская система в лице Хомякова содержала интересное исключение, частично сближавшее ее с западничеством. Очень многое в культурах западников и славянофилов сближает их вообще с куль­ турами XIX века, но это — тема особого исследования. 23 М. М. Бахтин считает (см. его замечательную книгу: Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и ренессанса, Москва 1965, стр. 15), что для средневекового народного праздничного смеха характерны карнавальность, двойственность оценок, раве­ нство всех перед насмешкой, в отличие от сатиры нового времени, где автор ставит себя вне осмеиваемого. Но, во-первых, Бахтин явно преувеличивает меру всеобщности средне­ векового карнавала, весьма ограниченного и социально, и хронологически — раз или два в году, а, во-вторых, очень многие сатирики нового времени смеются над всем миром, т. е. и над собою (ср, опять же опыт русского предреволюционного журнала „Сатирикон”). Все-таки массовые эпидемии сатиры и иронии характерны для эпох разложения культур (в социальном эквиваленте: для рабовладельческой, феодальной, буржуазной), а не эпох становления и равновесия. 24 См. А. С. Х о м я к о в , Полное собрание сочинений, т. VIII, Москва 1900, стр. 93.

Некоторые проблемы культурологии 13

ON T H E P R O B L E M S OF C U L T U R A L A N T H R O P O L O G Y (based on life in th e n in eteen th cen tu ry R ussia)

by

BORIS YEGOROV

Sum m ary

C lassifying th e phenom ena o f culture w e distin gu ish b etw een th e an tin o m y o f co n so lid a tio n and deterioration. L on g ex isten ce o f con solid atin g culture leads to th e stren gth en in g o f sem iotics, w hereas th e d eteriorating culture turns th e so c ie ty back to th e n atu ral sta te. T his altern ation can be realized in tw o w ays: in a p o sitiv e w ay, w here th e form er culture is replaced b y a new on e, or in a n eg a tiv e w a y b y m eans o f th e d estru ction o f form s o f th e form er culture.

R u ssian occid en talism in th e m iddle o f th e n in eteen th cen tu ry is an exam p le o f d eterioration . I t should be n oted , h ow ever, th a t various rep resen tatives o f th is m ovem en t em p h asized either th e p o sitiv e or th e n eg a tiv e varian t o f th e altern ation , w hich resulted in en tirely different presen tation o f culture.

S lavop h ils were inclined to introduce p o sitiv e changes o f th e culture o f th a t tim e w ith o u t a n y altern ation s o f its form s. F or th is reason their principals had a specific character. B ein g again st sem io tics in som e dom ains, th e y still preserved it in rituals

and cloth in g.

T herefore, slavop h ilism prop agated som e sin gle ou tlin e o f culture, b u t on th e o th er h an d , alth ou gh in principle opposed to occid en talism , w as in a sense connected w ith th is m o v em en t.