С О Ч И Н Е Н ІЯ
р . ПИСАРЕВА.
ПОЛНОЕ СОБРАНІЕ
ВЪ Ш ЕСТИ ТОМАХЪ.
Т О М Ъ В Т О Р О й . ІІІІШІІІ ІІІІІІІІІІІІІІІІІІІІ KlllllllinillllllllUIIIIIIIIIIIIMIIIIłllllllllllllllllllllllllllllllllllllHIIIIIIIIIIHIIIIIIIHIIIIIIIIIIIIIIIIIHЦ ѣна Еаждаго тома 1 р у б .
ІІІШІІІІІНІШІШІІШІІІІІІШІМІІМІІІШІШІІІІШІШІШІІЧІІІШІШМІІІІ П ор тр етъ автора и ста ть я о его л и т ер а т у р н о й д ѣ я т ел ь н о ст и пом ѣ щ ен ы при ш е с т о м ъ том ѣ .3-е изданіе Ф. Давленкова.
С.-ІІ Е Т Е Р Б У Р Г Ъ .
Тжпографія Ю. Н. Эр п ж х ъ, Садовая, № 9. 1 9 0 1.
/О Г Л А В Л Е Н И Е
В Т О Р О Г О Т О М А .1 86 1 г.
С Т Р .1) Аполлоній Т іа н с к ій ...
1— 166
1 8 6 2 г.
2) Московскіе м ы с л и т е л и ... 167— 216
3) Русскій Д о н ъ -К и х о т ъ . . ... 217— 236
4) Вольные русскіе п е р е в о д ч и к и ... 237— 256
5) Генрихъ Г е й н е ... 257— 308
6 ) П челы ... ... 309— 332
7) Физіологическія к а р т и н ы ... 333— 378
8) Б а з а р о в ъ ... 379— 426
9) Очерки изъ исторіи печати во Ф ранціи... 427— 502
1 8 6 3 г.
10) Зарожденіе к у л ь т у р ы ...
503— 608
АПОЛЛОНЫ ТІАНСКІЙ,
Агонія древняго римекаго общества, въ его политичеекомъ,
нраветвенномъ и религіозномъ соетояніи.
ГЛАВА ПЕРВАЯ. Аполлоній Тіанскій, известный намъ по сочи ненно Филострата и по немногимъ отрывочнымъ отзывамъ другихъ писателей, былъ практическій фидософъ пиѳагорейской школы, пы тавш ійся п у- темъ обновленія нравственности и религіи ожи вить умиравшее общество и сдѣлать людей гра жданами и гражданъ людьми. К акъ реформатору онъ приходилъ въ столкновеніе со всѣмъ сущ е- ствующимъ порядкомъ вещей; и нравственная ж изнь частныхъ лидъ, и проявленія духовной жизни цѣлы хъ обществъ обращали на себя его вниманіе. Чѣмъ шире былъ кругъ его дѣйствій, тѣмъ болѣе нужно для правильной оцѣнки его личности и стремленій составить себѣ хотя при близительное нонятіе о физіономіи тогдаінняго общества и человѣка; на этомъ основаніи я счи таю необходимымъ остановиться болѣе подробно на тѣ хъ сторонахъ римско-греческаго быта, ко торый обусловливали собою деятельность Анол- лонія, и едва коснусь многихъ другихъ, можетъ быть, болѣе важ ны хъ, но не имѣющихъ тѣсной связи съ моимъ предметомъ. Направленіе предпринятой Аполлоніемъ ре формы было религіозно-нравственное; онъ хотѣлъ действовать на своихъ современниковъ изнутри наруж у; к ъ вопросамъ практической нравствен ности онъ относился прямо и решительно; въ этой области онъ чувствовалъ себя хозяиномъ и не стѣснялъ работы мысли и голоса нравствен- наго чувства нп мнѣніемъ большинства, ни авто- ритетомъ преданія. Къ вопросамъ религіозной дог матики онъ относился настолько, насколько дог н а т ь обусловливалъ собою ж изнь. Отвлеченному догмату, внеш нему обряду онъ не придавалъ боль шого значенія, и въ большей части случаевъ оста- влялъ неприкосновенными существующія формы. Реш ительнее и страстнее относился онъ к ъ поли ти ческ и м . вопросамъ своего времени; но и к акъ СО Ч . Д . И . П И С А РЕ В А . Т . I I . ( 3 И З Д . ) . нублицистъ, Аполлоній остается учителемъ прак тической нравственности. Въ идеалъ древняго человека входило так ъ много чертъ гражданина, что т е формы, въ который вылилась обществен н ая жизнь, не могли не обращать н а себя вни- маніе мыслителя-моралиста. Въ доказательство неизбежности такого соприкосновенія между нравственностью и государственными формами, достаточнобудетъназватьсочиненіеПлатона: «de гериЫіса» и Аристотеля: «РоШ іса».— Столкнове- н ія Аполлонія съ властями были вызваны не обходимостью; онъ не хотелъ производить рево- люціи, или по крайней м ер е реводюція не была целью его жизни, потому что цель его была и шире, и глубже, и достойнъе мыслящаго чело в ек а. Аполлоній не составлялъ никакихъ проек- товъ для преобразованія государства; его более занимала жизнь отдельной личности, и онъ воз- ставалъ нротивъ тираніИ настолько, насколько она подавляла свободное развитіе духовныхъ силъ и независимое отправленіе гражданскихъ и чело- веческихъ добродѣтелей. Мтакъ важ н ее всего была для Аподлонія мыслящ ая и действую щ ая личность человека; все остальное более или ме нее является въ его глазахъ обстановкою, ока зывающею значительное вліяніе на главный пред м ета, но не имеющею самостоятельнаго инте реса.— Следовательно, чтобы познакомиться съ полемъ его деятельности, мы должны составить себе понятіе о томъ, к а к ъ думалъ, чувствовалъ и поступалъ человекъ, живш ій въ эпоху наде- нія язычества. Для этого я очерчу наружную об становку его жизни, начиная съ самаго в н ещ - няго, съ правительства, и постепенно переходя к ъ более внутреннимъ, семейственнымъ отноше- ніямъ, потомъ постараюсь разсмотреть вліяніе этой внѣшней обстановки на внутреннее созна- ніе и наконецъ кончу изображеніемъ этого вну тренняя* сознанія, к ак ъ высшаго и послѣдняго результата впеш нихъ условій жизни. 13 С О Ч И Н Е Н І Я Д. И. П И С А Р Е В А . 4 I. Встудленіе на престолъ Тиверія, разсказанное Тацитомъ въ н ачал е его лѣтописи, бросаетъ яр- кій свѣтъ на отношеніе императорской власти къ народу и на взглядъ народа на императорскую власть въ началѣ перваго вѣ ка христіанской эры .— Октавіанъ Августъ былъ самодержавными государемъ de facto, а не de jure; нобѣда надъ совмѣстииками, подобными Антонію и Лепиду, и надъ противниками по принципу, подобными Бруту и Еассіто, доставила счастливому полко водцу фактическое господство; искусная поли тика, умѣнье льстить народу и войску, и дер ж ать въ страхе аристократію, удерживали за нимъ эту нріобрѣтенную власть. Но самодержа- віе Августа было все-таки единичными случаемъ, не оправданными никаким и общими правиломи; убійцы Дезаря не считались государственными преступниками, и Августъ не былъ наслѣдии- коми своего дяди. Власть его принадлежала толь ко его личности и не успѣла еще перейти въ от влеченное нонятіе. Любопытно было знать, что случится послѣ его смерти: распадутся ли соеди ненный ими долзкности, уничтозкится ли импе- рія, или вторичное соединеніе этихъ должностей въ одномъ лицѣ укрѣ пи тъ въ народномъ созна- ніи возникающее понятіе императорской власти. Тутъ много зависѣло отъ личности преемника Августа; нужно было дѣйствовать рѣшительно и осторожно, так ъ чтобы новая идея созрѣвала и крѣнла поди защитою старыхъ формъ, наруш е- ніе которыхъ могло встревожить народъ и вы звать изъ рядовъ его новаго Б рута. Тиверій по- нялъ свою роль, и потому его поступки носятъ на себѣ печать двойственности, выходившей от части изъ его положенія, отчасти и зъ самаго ха рактера. За проявленіемъ дерзкаго произвола слѣдуетъ постоянно выраженіе самаго глубокаго благоговѣнія передъ существующимъ норяд- комъ вещей. Тотчасъ послѣ смерти А вгуста онъ самовольно принимаетъ начальство надъ вой- скомъ, и вслѣдъ затѣмъ отказывается отъ пред лагаема™ ему императорства; онъ именемъ по койна™ Августа нриказы ваетъ убить Агринпу Постума, и тотчасъ же отрекается отъ своихъ словъ и говорить центуріону, исполнившему его волю, что «онъ не нриказы валъ, и что объ этомъ надо отдать отчетъ передъ сенатомъ». На дѣлѣ онъ ворочаетъ всѣмъ государствомъ; по формѣ онъ дѣлаетъ все черезъ консудовъ. Въ то же время онъ произвольно назначаетъ себѣ Іѣ до- хранителей и пиш етъ приказы по арміи. Смѣ- лость въ поступкахъ и робость въ словахъ ха- рактеризуютъ собою всю его политику. Что эта политика обманывала не многихъ или по край ней мѣрѣ далеко не всѣхъ, на это мы имѣемъ доказательства въ томъ эке разсказѣ Тацита. Рим ская чернь была равнодушна к ъ формамъ упра- вленія; она вся была зан ята матеріальными за ботами о нропитаніи и о грубыхъ чувственныхъ удовольствіяхъ; Августъ сдерживалъ ее раздачею хлѣба, и узке одно это обстоятельство доказы- ваетъ, что чернь эта была матеріальная сила, громадная, но слѣпая, которую надо было по стоянно имѣть въ виду, но н а которую нельзя было падѣяться, и которой неосновательно было бояться. Владѣть ею могъ всякій умный прави тель; на это нуж енъ былъ бдительный надзоръ, да еще значительный денезкныя траты, чтобы кормить ее даровымъ хлѣбомъ и забавлять зрѣ- лиіцами. Тиверій не надѣялся на ея привязан ность к ъ личности и к ъ дому Августа; онъ по- нималъ, что любой демагогъ можетъ в ъ удобную минуту увлечь ее за собою, и потому распоря дился, чтобы погребальная процессія Августа была прикрыта восннымъ отрядомъ. И действительно, въ выспшхъ слояхъ обще ства ходили о семействѣ Августа такіе толки, которые ясно показывали, что Римляне не поте ряли своихъ сатирическихъ способностей, и что при удобномъ случаѣ не будетъ недостатка въ предводителѣ народной партіи. — И такъ одна часть народа, масса, была равнодушна къ по- литическимъ нереворотамъ, тем ъ более, что ни одинъ правитель не покушался на ея матеріаль- ное благосостояніе. Образованная же часть обще ства смотрела на личность и действія Тиверія съ недоверіемъ и со страхомъ, но понимала, что этихъ чувствъ вы казы вать нельзя, потому что новый императоръ, по словамъ Тацита, «запомв- н аетъ каждое слово, каждое выраженіе лица и перетолковываетъ ихъ въ преступженіе». Тиверій и сенатъ хорошо понимали другъ друга и отлично играли свои роли. Тиверій не говорилъ ни слова, а сенатъ угадывалъ, что надо просить его о при- нятіи власти; на ихъ просьбы Тнверій отвечалъ, «что только дѵхъ божественна™ Августа былъ способенъ нести такое бремя, что одному чело в е к у не по силамъ управлять всеми, что соеди ненным усилія многихъ успѣш нее его одного по- ведутъ государственный дела». Т утъ, к ак ъ вид но, шло дело не о томъ, кому быть императоромъ. а о томъ, быть ли вообще императору. Впрочемъ это нисколько не доказываете того, чтобы суще- ствованіе имперіи въ то время могло быть еще вопросомъ, и чтобы сенатъ былъ въ состояніи реш и ть этотъ вопросъ утвердительно или отри цательно. Тиверій зналъ, что сенатъ скаж ете все, что приказкетъ онъ — всемогущій началы ш къ войска, и что следовательно сенаторамъ важ нее всего узнать его истинный образъ мыслей. Его притворство сбивало ихъ съ толку, и они узке не знали, что делать: оставить ли его въ покое, или продолжать упраш ивать. Тиверію было не обходимо, чтобы сенаторы не принимали его словъ за чистую монету, и потому, зкелая показать слу- ш ателямъ своимъ, что онъ отказывается только для виду, онъ упомянулъ в ъ своемъ ответе о возстановленіи республики и далъ таким ъ
обра-5 А П О Л Л О Н І Й Т І Л Н С К І Й . 6 зомъ на выборъ или сдѣлать его императоромъ, или уничтожить императорскую власть. Второе было невозможно: это доказано послѣдующею исторіею, хоть бы напримѣръ воцареніемъ Клав- дія; сознаніе этой невозможности существовало во всѣхъ благоразумныхъ и хладнокровно раз- мыінлявшихъ людяхъ того времени. Еще въ н а- чалѣ едииодержавія Августа «ни одинъ благо разумный человѣкъ, говорить Нибуръ, не поже лала. бы возстановленія республики, еслибы оно даже и было возможно». Дилемма, поставленая Тиверіемъ, подтверж даешь мнѣніе знаменитаго критика. Тиверій не далъ на выборъ сенату сдѣлать императоромъ его или кого-нибудь другого, хотя А вгуста, къ которому онъ оффиціально питалъ религіозное уваженіе, положительно иазвалъ людьми спо собными занять его мѣсто М. Ленида и Л. Арун- ція. Онъ не только не пазвалъ этихъ пменъ, но даже старался всѣми возможными средствами по губить эти личности. Стало быть, онъ предла- галъ республику только потому, что убѣжденъ былъ въ ея невозможности и кромѣ того былъ увѣренъ въ томъ, что эту невозможность созна вали и его слушатели. Сенаторы играли комедію по необходимости, по волѣ Тиверія; кто сбивался съ роли, тому приходилось плохо. Л. Гатерій не кстати спросилъ у него: «Долго ли ты , цезарь, оставишь государство безъ главы?» и за это, н е сколько времени спустя, во дворцѣ, на глазахъ у Тиверія, былъ самымъ грубымъ образомъ оскорб- ленъ его телохранителями. Мамеркъ Скавръ далъ заметить, что онъ понимаешь Тиверія: «Есть н а дежда, сказалъ онъ, что просьбы сената не бу- дутъ напрасны, потому что онъ (Тиверій) не про тивился иредложенію консуловъ своею трибун скою властью ». За это сенаторъ Скавръ попалъ въ немилость; Тиверій никогда не прощалъ, но и никогда не наказы валъ тотчасъ; 18 лѣтъ спустя, въ 3 2 году по Р. X., Скавръ былъ обви- ненъ въ оекорбленіи величества, и «Тиверій взялъ его дѣло къ себѣ, говоря, что самъ изслѣ- дуетъ его в ъ сенатѣ, и при этомъ зловѣщимъ образомъ отозвался о Скаврѣ; черезъ два года «удъ возобновился, и Скавръ лиш илъ себя ж из ни, чтобы избѣжать казни. Зам ечу впрочемъ, для соблюденія исторической верности, что Тиверій и прежде не любилъ Скавра, который, к ак ъ талант ливы й трагическій писатель и человекъ безуко ризненной нравственности, съ одной стороны воз буждали его подозрительность, съ другой оскорб- л ял ъ его притворную добродѣтель,— Разыгрывая свою государственную комедію, Тпверій самъ н а- правлялъ актеровъ и к акъ бы подсказывалъ роли т ім ъ , кто сбивался по простодушію и въ комъ онъ не подозревалъ злого умысла или блестящнхъ способностей». Рта то время, когда сената уни ж ался до самыхъ раболенныхъ упраш иваній, 'Ги- верііі сказалъ случайно: «я не способенъ упра влять всѣмъ, но я согласенъ заведы вать тою частью, которую мне п ор учать» .— «Я спраш и ваю тебя, цезарь, сказалъ тогда Азиній Галлъ, какую же часть управленія ты хочешь на себя принять?»— Это была грубая ошибка со стороны Азинія Галла; онъ этими ш в а м и показывалъ, что считаетъ возможнымъ разделение власти и воз врата к ъ республике, показывалъ то, чего онъ вероятно никогда и не думалъ. Тиверій смутился этимъ неожиданнымъ вопросомъ, но потомъ опра вившись отвѣчалъ: «мне, при моей скромности, не пристало выбирать или отклонять что-нибудь нзъ тй хъ обязанностей, отъ которыхъ м не всего п ріятнее было бы вовсе отказаться». Въ этомъ замѣчательно-дипломатическомъ ответе Тиверій ясно намекнулъ Азинію, что нераздельность т е х ъ должностей, который соединили въ своемъ ли ц е А вгуста, составляетъ основной догматъ, article de foi, и что наруш ителями его грозить высочайшая немилость. Галлъ нонялъ, что онъ сделали ошибку, поняли это и по словами Ти- верія, и по выраженію его лица, и поспѣшилъ, насколько было возможно, понравиться.— «Я не затѣмъ предложили этотъ вонросъ, начали онъ, чтобы разделять то, что не можетъ быть разде лено, но чтобы ты самъ подтвердили своими сло- вомъ, что одно государственное тело должно управляться одними духомъ». Этихъ словъ Ази- нію показалось мало, чтобы загладить неумест ную выходку; онъ начали хвалить Августа и распространился о военныхъ подвигахъ Тиверія, но и это не помогло. Тиверій вообще подозревали въ немъ либеральныя наклонности и взялъ его на замечаніе. Черезъ 19 л етъ , когда обвиненія въ оекорбленіи величества сделались особенно многочисленны и смертельны, Азиній Галлъ былъ обвиненъ и, не надеясь вы путаться, уморили себя голодомъ. Итакъ Тиверій и сенаторы были акте рами. Тяверій дирижировали ходомъ всей пьесы; сенаторы говорили нротивъ своего ж еланія, про- тивъ убѣжденія, сознавая, что и Тиверій притво ряется, что онъ видитъ и цѣнитъ по достоинству ихъ притворное усердіе. При этомъ, они еще сами не знали, чймъ это вее кончится, потому что Тиверій былъ непроницаемъ и за малейшую до гадку о его истинныхъ нам ереніяхъ могъ серьез но возненавидеть и современемъ погубить. Се н а т а былъ таким и образомъ пассивенъ и не смелъ даже передъ самими собою сознаться въ этой пас сивности; онъ долженъ былъ прикрывать своими заслуженными семисотлетиями авторитетами проявленія чужого, единичнаго произвола; онъ долженъ былъ нредъ народомъ нести ответствен ность въ поступкахъ, которые дѣлалъ другой и которыхъ вн ъ часто незналъвовсем ъ ихъ объеме; сенатъ былъ орудіемъ и долженъ былъ постоян но притворяться всемогущею, разумною полити ческою личностью. Римская аристократія выно сила все это, и люди, подобные благородному Тра- зее Пету, являлись редко и составляли исклю чительный явленія, не им евш ія подъ собою почвы 1*
7 С О Ч И Н Е Н І Я Д. И. П И С А Р Е В А . 8 и погибшія со славою, но безплодно. Въ Римѣ, при императорахъ, человѣкъ богатый и знатный былъ подверженъ самымъ разнообразнымъ опас- ностямъ. Во-первыхъ, его богатства возбуждали въ доносчикахъ желаніе оклеветать его, чтобы воспользоваться частью его конф искованная со- стоянія. Во-вторыхъ, онъ стоялъ на виду, и власти смотрѣли на него съ негодованіемъ, слѣдя за к аж - дымъ шагомъ его и перетолковывая въ худую сторону каждое дѣ іствіе. Если онъ велъ распут ную ж изнь, императоръ, властью цензора, могъ исключить его изъ сенаторовъ и всадниковъ; если онъ занимался науками, его считали человѣкомъ опаснымъ, потому что направленіз философіи вообще и стоической школы въ особенности было ненавистно правительству и дѣйствительно на ходилось въ онпозиціи к ак ъ съ правительствомъ, так ъ и съ религіей. Если онъ не приносилъ жертвъ, его обвиняли въ безбожіи; если онъ не клялся именемъ Августа, Тиверія, Доппеи, то его обвиняли въ безбожіи и въ мятежѣ; если онъ, будучи сенаторомъ, не посѣщалъ куріи, и это ставилось ему въ вину. Если, присутствуя въ сенатѣ, онъ молчалъ, это могло быть принято за признакъ гордости и неудовольствія. Если онъ говорилъпо убѣжденію, то опала была неминуема, а за опалою слѣдовала обыкновенно придирка к ъ какой-нибудь мелочи, обвиненіе в ъ оскорбле- ніи величества, конфискація имущества и казнь; при чемъ единственною милостью было иногда позволеніе выбрать себѣ родъ смерти. Приговоры издавались отъ имени сената, и даже процессъ обсуживался самими сенаторами; императору да же не нужно было наруш ать законнаго порядка; раболѣпство римскаго вельможи, отмѣченное Та- цитомъ, было так ъ безпредѣльно, что онъ могъ противъ убѣжденія быть не только палачомъ, но даже судьею и присяжнымъ. Тразеа П етъ былъ осужденъ при Неронѣ своими товарищами, съ которыми онъ могъ сидѣть рядомъ въ тотъ са мый день, когда Капитонъ Коссуціанъ собирался произнести свою обвинительную рѣчь; онъ былъ осужденъ людьми, которые всѣ безъ исключенія его уваж али, потому что его уваж алъ самъ ІІе- ронъ, потому что онъ былъ «сама добродѣтель»; вѣроятно, многіе изъ этихъ людей его любили, потому что Тразеа былъ человѣкъ кроткій, чест ный и незаносчивый. Это показываетъ намъ, что аристократія была совершенно ничтожна, к акъ м атеріальная и нравственная сила. Народу до н ея не было дѣла; пролетаріи объѣдали богачей, но богачи отпускали своимъ кліентамъ ихъ спор- тулы и принимали ихъ за свои обѣды съ та- кимъ наглымъ пренебреженіемъ, которое ж е- лудокъ кліента могъ переварить, но которое н икакъ не могло заронить въ нихъ чувство пре данности и вѣрности. Pietas кліента къ патро ну, считавш аяся въ лучш іе годы республики та кою ж е обязательною добродѣтелыо, к акъ pietas сына к ъ отцу, отошла въ область прошедшаго вмѣстѣ съ вызвавшею ее потребностью взаимной помощи и защиты. Народъ любилъ, правда, нѣ- которыхъ честныхъ дѣятелей, но въ минуту опас ности онъ ничего не дѣлалъ для ихъ спасенія. Популярность Тразеа Пета доходила до того, что когда онъ не посѣщалъ курію, то ежедневный н а- родныя вѣдомости (diurnapopuli Rom ani) усердно читались во всѣхъ провинціяхъ и во всѣхъ л а- геряхъ, потому что всѣтревоэкно старались узнать, какое дѣдо рѣшилось помимо согласія Тразеа Пе та. И вся эта блестящая популярность только ускорила гибель знаменитаго сенатора: она обра ти ла на него недоброзкелателъное вниманіе власти и ничѣмъ не поддерзкала его критическую мину т у паденія. На что зке могла опереться аристокра- тія? У нея были тысячи рабовъ, но рабы, по сло- вамъ лучш ихъ мыслителей древности,— -живыя орудія и при томъ личные враги своихъ господъ. Рабы могли только угождать всѣмъ прихотямъ своихъ господъ, сносить побои, умирать по про изволу господина на крестѣ, или, если дѣло пово рачивалось иначе, являться доносчиками на сво ихъ господъ, или же выдерзкивать пы тку и и зъ - подъ пытки, въ бреду страданія, высказывать ихъ тайны и наговаривать на нихъ разныя небы лицы. Внутри себя, римскій вельможа тозке не имѣлъ твердой опоры, способной п о дер ж ать его в ъ борьбѣ съ произволомъ и несправедливостью. Эти люди наперерывъ старались льстить власте лину, и нѣкоторые изъ нихъ, напр. Вителлій, дохо дили въ этомъ отношеніи до невѣроятной изобрѣ- тательности; «онъ, разсказы ваетъ Светоиій, пер вый назвалъ І£. Кесаря (К алигулу) богомъ и сталъ поклоняться ему; когда Калигула возвратился изъ Сиріи, Вителлій не иначе осмѣливался прибли ж аться к ъ нему, к ак ъ закры въ голову и отво рачиваясь, а потомъ падая н иц ъ ». Чтобы понра виться Клавдію, преданному зкенанъ и вольно- отпущеннымъ, онъ нросилъ у Мессалины, к ак ъ высшей милости, позволенія снять съ нея баш маки; снявъ правый баш макъ, онъ постоянно сталъ носить его мезкду тогою и туниками, и не однократно прикладывадъ его к ъ губамъ. Въ числѣ своихъ домашнихъ боговъ онъ обозкалъ золотыя изображенія Нарцисса и Палласа, съ ко торыми Клавдій находился въ связи. П ривѣтствуя Клавдія на устроенны хъ имъ вѣковы хъ играхъ (lu di saeculares), онъ сказалъ пзвѣстное сло во: Saepe facias! (устроивай почаще!) Видно тутъ , что лесть вошла Вителлію въ привы чку и сдѣлалась насущною потребностью его природы, так ъ что при государѣ, не любящемъ льстецовъ, ему было бы трудно удержаться отъ униж енія своего человѣческаго достоинства. Т акихъ или почти такихъ Вителліевъ было много, и поэтому ихъ рабскія уж имки большею частью пропадали даромъ и только портили и безъ того уже занос чивый нравъ императоровъІОліева дома. Мудрено ли, что слабыя головы Калигулы, ІІлавдія и Не рона закружились въ этомъ чаду куренія, на этой
9 А П О Л Л О Н І И Т I А Н С К I Й. 10 недосягаемой вы сотѣ,на которой они стояли одни среди всего человѣчества? Мудрено ли, что Ка лигула, в ъ которомъ, по справедливому замѣча- нію Шмидта, воплотилось сумасшествіе деспо тизма, серьезно вообразилъ себя богомъ и стано вился напоклоненіе толпы въ пластическую позу между статуям и Кастора и Поллукса. Деспотизмъ развращ алъ римскихъ гражданъ, но и граждане в ъ свою очередь развращали своихъ деспотовъ, давая одному человѣку право презирать все че- ловѣчество. Были свѣтлы я исключенія и между римскими цезарями, и между римскими вельмо жами, но они оставались особнякомъ и не про изводили никакого цѣлительнаго вліян ія па сво ихъ современниковъ и на потомство. Возмож ность существованія и царствованія Домиціана послѣ Тита и Коммода послѣ Марка Аврелія до- казы ваетъ ясно, что въ римскомъ народѣ не было жизненной силы, никакой иниціативы. Онъ тер- пѣ.іъ, к ак ъ огромный животный организмъ; когда боль была слишкомъ сильна, онъ дѣлалъ судо рожное, большею частью мѣстное движеніе, и по- томъ впадалъ въ ту же летаргическую апатію. При Тиверіѣ (въ 32 г. но Р. X.) хлѣбъ сде лался слишкомъ дорогъ, и народъ сталъ роптать; императоръ былъ осторожный и хитрый поли- ти къ , но онъ не счелъ нужнымъ льстить народу. Были приняты строгія мѣрывоеннаго деспотизма, и чернь немедленно утихла, а консулы поставили ей даже въ вину ея унылое молчаніе. Впрочемъ съ чернью правители обходились всегда осто рожно, и самъТиверій рѣшился употребить кру- ты я мѣры, опираясь на то, что при немъ выдача хлѣба производилась гораздо чаще и въ болѣе обширныхъ размѣрахъ, чѣмъ при Авгу.стѣ. Но вообще говоря, тупое, безплодпое терпѣніе, не- основанное ни на какой надеждѣ въ будущемъ, не осмысленное никакою высшею идеею, терпѣніе, происходящее отъ недостатка саноуваженія и от- сутствія нравственной энергіи, терпѣніе инерціи, постоянно соединенное съ малодушіемъ и ни зостью, составляетъ самую общую черту рим скихъ подданныхъ. Это терпѣніе однакожъ не мѣшало имъ выдавать своихъ друзей, родствен- никовъ и единомышленниковъ. Слѣдствіе по за говору Пизона выставило самымъ яркимъ обра- зомъ всю дряблость римской аристократіи. Ми- лихъ, рабъ Антонія Н аталя, донесъ объ этомъ заговорѣ Нерону. Н аталь долго отпирался, но к ак ъ только ему погрозили пыткою, онъ у к а- залъ на Пизона и на Сенеку; остальныхъ вы - далъ Сцевинъ, думавіпій, что уж е все открыто. Долѣе всѣхъ крѣпились Л уканъ, К винктіанъ и Сенеціонъ. Но когда имъ обѣщали полное про- щеніе, К винктіанъ и Сенеціонъ назвали ближай- ш ихъ друзей своихъ, а Л уканъ выдалъ старуху мать свою, Атиллу. Ободренные капитальными иризнаніями аристократовъ, слѣдователи думали, что всѣ подробности дѣла разскаж етъ имъ воль ноотпущенная Эпихарида, соучастница заговора, выданная Волузіемъ ГІрокломъ. Ее стали пы тать, но усердіе слѣдователей разбилось о твердость женщины; ее жгли на медленномъ огнѣ, били плетьми, но она не назвала никого, и на другой день, когда ее въ носилкахъ несли иа вторичное истязаніе, удавилась косынкою. Изъ этого ни- к ак ъ нельзя заклю чить, что высшіе классы были хуж е низш ихъ. Изъ этого можно вывести одно заіш оченіе, что проявленія твердости и добродѣ- тели относились въ то время къ случайностямъ, составлявшим!, личную принадлежность отдѣль- ныхъ людей, и не обусловливались ни степенью образованія, ни положеніемъ въ обществѣ, ни эпохою, ни народностью. Вся политическая фи- зіономія эпохи производить самое тяжелое впе- чатлѣніе; разрозненные примѣры безплодно по гибающей добродѣтели усш ш ваю тъ безнадеж ность; изъ этихъ примѣровъ становится виднѣе безсиліе лучпш хъ началъ человѣческой нрав ственности; добро является обыкновенно единич ною вспышкою и ни разу не дѣлается принципомъ; оттого на римскомъ престолѣ являю тся хорошіе государи, но въ римскомъ народѣ не замѣтно ни одного хорошаго движенія. Благородная душа Тацита глубоко страдала въ то время, когда онъ ош сы валъ уж асны я злодѣянія и еще болѣе уж ас ную апатію. Можетъ быть нигдѣ эти страданія не выразились съ такою трогательною силою, съ такою неподдѣльною искренностью, к акъ въ 16 главѣ ХТІ книги его лѣтопиеи. Онъ разсказы- ваетъ въ предыдущихъ главахъ о поступкахъ Не рона и Тигеллина и вдругъ прерываетъ свое но- вѣствованіе лирическимъ отстѵпленіемъ: «Если- бы я съ такимъ однообразіемъ подробностей упо- миналъ даже о войнахъ съ врагами отечества и о Тражданахъ, умирающихъ за общее дѣло, то мною овладѣло бы пресыщеніе и я предположилъ бы скуку въ читателѣ, котораго утомятъ кончи ны гражданъ, честныя, но печальный и однооб разный. Но здѣсь рабекое терпѣніе и столько крови, потраченной дома, утомляютъ душу и н а- водятъ грусть. Отъ тѣхъ, кто узнаетъ эти событія, я потребую только одной милости: дайте мнѣ си лы не презирать тѣ хъ людей, которые погибали так ъ безславно. Гнѣвъ боговъ противъ Рима былъ слишкомъ уж асенъ, чтобы разразиться ра- зомъ въ пораженіи войска или въ потерѣ нѣ- сколькихъ городовъ».— Я взялъ таким ъ обра- зомъ изъ сочиненія Тацита нѣсколько сценъ и картинъ, въ которыхъ выразилось довольно ярко нравственное вліяніе римскихъ императоровъ. Колоритъ этого вліян ія измѣнялся съ личностя ми, вступавшими на императорскій нрестолъ. Ко нечно, дворъ Калигулы, Домиціана или Коммода не былъ похожъ на дворъ Тита, Т раяна или Марка Аврелія; и то обстоятельство, что от- дѣльная личность могла оказывать такое вліяніе на всѣ отрасли духовной жизни образованнаго міра, доказываетъ ясно, к ак ъ слабо было біеніе жизненнаго пульса въ огромномъ организмѣ
рим-11 С О Ч И Н Е Н І Я Д. И. П И С А Р Е В А . 12 ек о і имперіи. Императоръ поступалъ самъ и за- ставдялъ не только поступать, но и говорить и думать другихъ, к ак ъ ему было угодно. Аруленъ Р устикъ пострадалъ за то, что похвалилъ Тразеа Пета при Неронѣ; Геренній Сенеціонъ за то, что отозвался съ уваженіемъ о Гельвидіѣ Прискѣ; сочиненія того и другого были сожжены на фо- румѣ. «Этимъ огнемъ, говорить Тацитъ, они ду мали уничтожить голосъ римскаго народа, сво боду сената и сознаніе человѣческаго рода; они прогнали учителей мудрости, послали въ ссыл ку н ауку и искусство, чтобы не могло быть со вершено ничто честное. Точно, мы представили великое доказательство терпѣнія; к акъ время на- ш ихъ предковъ видѣло крайиій предѣлъ свобо ды, такъ мы дошли до крайней границы раб ства, потому что ншіонство отняло у насъ воз можность и говорить, и слуш ать. Мы бы вм ѣстѣ съ голосомъ потеряли и память, еслибъбыло на столько ж е въ нашей власти забывать, насколько молчать. Теперь наконецъ возвращ ается дыханіе; при самомъ началѣ блаженнѣйшаго вѣка, Нерва Цезарь соединилъ то, что до него считалось не- соединимымъ,— монархію и свободу; Нерва Тра- ян ъ ежедневно увеличиваетъ счастье имперіи; общ ественная безопасность перестала быть пред- метомъ желаній и надеждъ;— она перешла въ увѣренность и окрѣпла; но, но слабости человѣ- ческой природы, лекарства дѣйствѵютъ медлен- нѣе болѣзни; тѣла ростутъ медленно, а угасаютъ быстро; легче подавить дарованіе и науку, чѣмъ снова вызвать ихъ къ жизни. Подъ конецъ са мое бездѣйствіе дѣлается пріятны мъ. Покой, не навистный прежде, обращается въ любимую при вы чку. Да! въ теченіе пятнадцати лѣтъ (а это мно го для человѣческаго вѣка) миогіе померли слу чайно, а кто былъ поспособнѣе, погибъ отъ ж е стокости властелина! Иасъ немного, и мы пере ж или не только другихъ, но и самихъ себя; изъ средины наш ей жизни вырвано столько лѣтъ, что изъ юношей мы сдѣлались стариками и, соста- рѣвш ись, в ъ молчаніи дошли до самыхъ предѣ- ловъ кратковременпаго существованія». Вотъ голосъ честнаго и талантливаго человѣка, пережившаго на себѣ нѣсколько разиохарактер- ны хъ эпохъ, видѣвшаго Тита, Домиціана и Тра- ян а. Замѣтно по его тону, что онъ считаетъ десно- тизмъ цезарей главнымъ источникомъ бѣдствій; онъ ищ етъ ему объясненія, но, не рѣніаясь за клеймить своихъ соотечеетвенниковъ и отказать всему римскому народу в ъ жизненной силѣ и въ надеждѣ на обновленіе, онъ часто, въ исторіи и въ лѣтониси своей, останавливается въ нерѣши- тельности, тревожно ищ етъ отвѣта и наконецъ съ мрачною покорностью говорить, что это воля боговъ и проявленіе ихъ гнѣва. Онъ любить свой народъ, страдаетъ за него; у него не поднимается рука, чтобы бросить въ него хотя и не первый камень, но порою негодованіе беретъ верхъ надъ всѣми остальными чувствами; историкъ дѣлается лирикомъ, и страстное обличеніе отрывочными фразами вырывается прямо изъ души писателя; иногда оно смѣняется горькою улыбкою, неви димому, холоднаго презрѣнія. Выписанное мною мѣсто не носить на себѣ этого характера ож е- сточенія; историкъ сочувствуетъ угнетенному народу, забывая, что самъ онъ въ другихъ м ѣ- стахъ готовь былъ презирать людей, погибаю- щ ихъ такъ хладнокровно. Здѣсь онъ сравниваетъ тяжелую эпоху Домиціановскаго терроризма съ лучш ими днями настоящаго; онъ говорить, что «возвращ ается дыханіе»; но между тѣмъ вгля дитесь в ъ его слова, слыш атся ли въ нихъ ж и вые звуки радости за настоящее и твердой на дежды на будущее? Обращается ли онъ, говоря о тѣ хъ пятнадцати годахъ, которые потеряны для него и для его сверстниковъ, къ молодому поколѣнію, къ будущимъ дюдямъ и гражданамъ, для которыхъ громко и смѣло звучитъ слово истины? Тацитъ не эгоистъ, онъ думаетъ о но- томствѣ, к акъ доказываетъ самый иеторическій трудъ его, к акъ доказываютъ его страданія за несовершенство современности. Стало быть, если онъ не глядитъ впередъ, если онъ, говоря о по- томствѣ, имѣетъ дѣло съ отвлеченнымъ поня- тіемъ, а не съ тѣмъ, что формируется н а его глазахъ, причины этого заключаются не въ его личности; ихъ надо искать въ окружавшемъ его мірѣ. Ключъ къ рѣшенію этого вопроса даютъ слова самого историка. Домиціану было легче за душ ить дѣятелъность мысли, чѣмъ Нервѣ и Т ра- я н у оживить ее. Дѣятельыость мысли задушили безъ борьбы, и если Домиціанъ палъ, то палъ случайно, отъ руки убійцы, но не какъ жертва всеобщаго негодованія. Конечно, Карлъ I англій- скій не могъ позволить себѣ того, что нозволялъ себѣ Домиціанъ, а между тѣмъ Карла судилъ пар- ламентъ, а Домиціана убилъ какой-то Стефанъ, который могъ и не убить его; и въ возвышеиіи римскихъ тирановъ, и въ и хъ падепіи господ- ствуетъ личный произволъ, случайность, эле- ментъ дворцовой интриги или военнаго бунта; а что же общаго имѣетъ жизнь народа съ вре- менщикомъ Макрономъ, задушившпмъ Тиверія, съ дворомъ, наполненнымъ личностями, вродѣ Вителлія, или съ иреторіанскою когортою, рас полагавшею императорскимъ саномъ? II между тѣмъ эти чисто внѣ ш нія обстоятельства онредѣ- ляю тъ направленіе народной жизни на цѣлыя десятилѣтія. Стало быть, въ народѣ нѣтъ силы не только для оппозиціи, но и для дѣятедьнаго, органическаго во спри нята и переработки какого- нибудь начала. И такъ, знаменательно уж е то, что Домиціанъ такъ легко задуш илъ деятель ность мысли. Но гораздо важнѣе то, что Нервѣ и Траяну трудно возбудить ее снова. Этотъ ф актъ не требуетъ объяснепія; любопытно только замѣтить при этомъ, к ак ъ Тацитъ, при всемъ величіи своей личности, отдаетъ дань своему вре мени. Современное ему болѣзненное явленіе воз
13 А П О Л Л О Н І Й Т І А Н С К І Й . 14 водится имъ в ъ общечеловѣческое проявленіе и получаетъ въ его глазахъ силу закона. Тацитъ прямо говоритъ, что легче погасить, нежели за жечь, распространяетъ эту мысль двумя срав- неніями и слѣдовательно ясно показываетъ, что не видитъ ничего ненормальнаго въ без- успѣшности прогрессивиыхъ подытокъ прави тельства. Далѣе, говоря объ опасномъ обаяніи бездѣйствія, онъ невольно намекаетъ намъ на то, что и самъ порою чувствуетъ то утомленіе, т у нравственную хилость, до которой въ подоб ный эпохи разложеиія доходили, путемъ без- плодиой борьбы и горькаго разочарованія, люди умные, сильные и честные. Эта проскользнув ш ая незамѣтно для самого писателя черта его личнаго ощущенія можетъ служить мѣриломъ бодѣзни, разъѣдавшей тѣло и кровь римскаго общества. Если, лицомъ к ъ лицу съ этою бо- лѣзнью, опускались руки у людей, подобныхъ Тациту, стало быть, надежды на исцѣленіе не было и не предвидѣлось. Поелѣ всего сказаннаго ясно, что во времена имнеріи положительно никто не думалъ прово дить въ политическую жизнь своихъ теорети- ческихъ убѣжденій. У кого были убѣжденія, тотъ берегъ ихъ, какъ драгоцѣнность, и старался только, подобно Тра- зеа Пету, сохранить ихъ въ чистотѣ и не про- тиворѣчить имъ въ дѣйствіяхъ; оппозиція по добныхъ людей была чисто отрицательная, до- ложеніе ихъ оборонительное, и при всемъ томъ въ высшей степени опасное. Германикъ, Сенека, Тразеа ІІетъ, Агрикола стояли въ такихъ отно- ш еніяхъ къ правительству, и умерли тогда, когда это ему понадобилось. Историки Титъ Лабіенъ и Кремуцій Кордъ отстаивали свободу мысли, и принуждены были уморить себя съ голоду, а про- изведенія ихъ сожжены на площади. Стоическая школа, къ которой примкнула почти вся умствен н ая аристократія Рима, навлекала гоненія не только на себя, но и на философію вообще. Два раза, при Неронѣ и при Домиціанѣ, философовъ выгоняли изъ Рима и изъ Италіи. Было опасно таить въ душѣ убѣжденія, хотя бы они и не имѣ- ли прямого отношенія к ъ политикѣ. Послушная масса римскаго народа, здѣсь к а к ъ и вездѣ, слѣ- довала теченію и старалась забыться в ъ омутѣ наслажденій; ученіе Эпикура, понятое конечно не такъ, к ак ъ нонималъ его Лукрецій, упрощен ное и примѣненное къ разумѣнію толпы, нахо дило себѣ множество последователей и не вы зывало- гоненій со стороны правительства. Донося Нерону о богатомъ римлянпнѣ Плавтѣ, Тигеллинъ прямо ставить ему въ вину то, что онъ въ жизни не слѣдуетъ ученію Эпикура. «П лавтъ богатъ, говоритъ онъ, и дали не при творяется человѣкомъ, любящимъ покой, а ста рается подражать дримѣру древнихъ Римлянъ. Онъ принялъ гордость стоиковъ и ихъ у ченіе, ко торое дѣлаетъ мятежнымъ и возбуждаетъ охоту браться за политически! зан ятія». И такъ, въ пе- ріодъ имперіи подитическія убѣжденія не разви вались; греко-римскій классическіи міръ вырабо- т ал ъ сполна свои принципы; изобрѣтательная способность, к ак ъ замѣчаетъ неоднократно Ген- рихъ Риттеръ, была истощена, и мыслители, ио всѣмъ отдѣламъ н ауки, только комментировали своихъ предшественниковъ или старались путемъ эклектизма сблизить между собою философскія системы, возникш ія въ цвѣтущее время эллиниз ма. Иосмотримъ же теперь, каковы былипонятія о государствѣ у дучш ихъ представителей грече ской мысли. II. Въ сочиненіи Аристотеля «о Политике» за клю чается критика политическихъ идей преж- нихъ греческихъ мыслителей и, между прочими, П латона. На этомъ основаніи, мы изъ одной этой книги можемъ вывести к акъ различіе между взглядами Аристотеля и Платона, такъ и вообще понятіе древнихъ о государствѣ и его отноше- н іяхъ къ отдѣльной личности. При первомъ срав- неніп Аристотеля съ Платономъ видно, что пер вый практичнѣе, а второй смѣлѣе въ области от влеченной мысли. Оба жертвуютъ отдѣлъною лич ностью во имя цѣлаго; оба смотрятъ на человѣка, не к акъ на самостоятельный организмъ, а к акъ на одинъ изъ разнообразныхъ винтовъ большой государственной машины. Но Платонъ беретъ на себя крайнія слѣдствія своей теоріи и доводить уничтоженіе лица в ъ государствѣ до невозмож- ны хъ предѣдовъ, до полнаго отсутствія собствен ности и семейства. Аристотель вступается за личность, но отстаиваетъ ее не для нея самой, а для государства, и впадаетъ таким ъ образомъ в ъ безысходное противорѣчіе. Каждый, гово ритъ онъ, долженъ имѣть собственность, жену и семейство для одного себя, потому что люди вообще способны вполнѣ заботиться только о томъ, чтб составляетъ ихъ личную собственность; «о томъ же, чѣмъ онъ владѣетъ сообща съ дру гими, человѣкъ заботится настолько, насколько на его долю приходится определенная часть». Если это свойство чедовѣка есть недостатокъ, мыслитель не долженъ еъ нимъ мириться; рас пространенный норокъ никаким ъ образомъ не можетъ сдѣлаться добродѣтелыо, несмотря на обширность своего господства. Если же это за конное свойство, то оно рѣшительно не нозво- ляетъ человѣку быть только служебнымъ ору- діемъ въ государственномъ организмѣ. Въ пер вомъ случаѣ, Аристотель долженъ былъ бы не отступать отъ логически послѣдовательныхъ тре- бованій Платона; во второмъ, онъ долженъ былъ эманципировать личность. Но к ак ъ эмпирикъ, требовавшій отъ своихъ выводовъ практической применимости, онъ не могъ увлечься геніальны- ми фантазіями Платона; к ак ъ грекъ, онъ не могь отбросить ни одного изъ своихъ національныхъ
