Из проблематики определения и
значения русской идеи :
(постановка вопроса)
Rusycystyczne Studia Literaturoznawcze 22, 38-51
Из проблематики определения
и значения русской идеи
(постановка вопроса)
Мaриола Окхоткинова
умом россию не понять, Аршином общим не измерить: у ней особенная стать — В россию можно только верить1. одним из самых часто используемых терминов как в научных тру‑ дах, так и в повседневных беседах о россии и явлениях в ней проис‑ ходящих, является «русская душа», используемая в таком же контексте, как и «русская идея». Интенсивность употребления этого определения указывает на то, что в него вкладывается много смысловых оттенков, не всегда задумываясь над их значением. «русская душа» становится неким «мешком», в который можно «бросить» всё, что не поддаётся в данный момент логическому рассуждению, что кажется таинственным и зага‑ дочным. Тем временем, это понятие имеет очень определённое значение, выработанное известными философами, такими, как николай Бердяев, николай Лосский и многие другие. значение это безусловно очень ёмкое и обширное, но тем не менее можно вникнуть в его суть. Именно такую попытку мы хотим в настоящей статье сделать. Безусловно, самым известным поэтическим высказыванием о россии является цитата, приведённая в качестве эпиграфа к настоящей статье. Сложно было бы найти хоть одну работу, касающуюся этого вопроса, в которой не упоминалось бы знаменитое тютчевское четверостишье. особенно широкое распространение оно получило в первую очередь, в первой половине XX века, когда после 1917 года на запад хлынула из россии первая волна эмиграции. русские философы ‑эмигранты (в том числе, прежде всего, николай Бердяев, николай Лосский и Иван Ильин), 1 Ф. Тютчев: Умом Россию не понять… B: idem: Полное собрание стихотворений, Ленинград 1987, с. 292.совершенно шокированные тем, что произошло на их любимой родине, пытались вникнуть в её историю, понять суть менталитета русского на‑ рода как единого социума2. они хотели таким образом осмыслить, как от истинно верующего православного народа, подчинявшегося непре‑ кословно идеи самодержавия, можно было дойти до кровавой волны ре‑ волюции, которая опровергнула все возможные, святые доселе идеалы, и заставила покорный народ так же идолопоклоннически, как и раньше, восхвалять новую власть. Что же так сильно изменилось в русском созна‑ нии на протяжении всего лишь неполных пяти веков? Ведь когда в 1574 году Иван Грозный, один из самых больших тиранов в русской истории — именно русской, не только российской — отказался от престола, бояре уговорили его вернуться („rosjanie, dotychczas niemi świadkowie, bierne narzędzia tylu okropności, odzyskują głos, i ten głos ludu, będący rzekomo głosem Boga, wznosi się nagle, by rozpaczać nad utratą takiego tyrana!”3),
а когда в 1917 году николай ii отказался от престола, народ не только не попросил государя передумать, но принял это как должное, и приступил с огромным рвением к «Делу октября». Именно размышляя над этим и многими другими парадоксами по‑ ведения русского народа, николай Бердяев пишет свой известный труд Русская идея, в котором, пытаясь определить, каков был замысел бо‑ жий по отношению к русской земле4, автор исходит из довольно под‑ робного анализа русского характера. В самом начале он делает очень важное замечание: «есть очень большая трудность в определении на‑ ционального типа, народной индивидуальности. Тут невозможно дать строго научного определения»5. Действительно, сложно назвать анализ Бердяева исключительно научным. он в нём, правда, исходит из исто‑ рии и географического положения россии, потом только связывая их с философскими идеями, но всё это проходит в духе метафизики и при ещё одном замечании, которое, в свою очередь можно считать как бы продолжением тютчевской мысли: «Для постижения россии нужно при‑ менить теологальные добродетели веры, надежды и любви»6. Эти три ценности, перечисленные именно в таком порядке, очевидным образом вызывают ассоциации с религией и верой, и поэтому это высказывание можно считать ответом на стих Тютчева. Сделав такие замечания, Бердяев переходит непосредственно к анали‑ зу русского характера. Исходя из двух противоположных исторических начал россии (языческая стихия и аскетически ‑монашеское правосла‑ 2 н. Бердяев: Судьба России. Москва 2007.
3 Markiz de Custine: Listy z Rosji. Kraków 1989, c. 192.
4 См. н. Бердяев: Русская идея. B: idem: Судьба России…, с. 375. 5 ibidem, c. 375.
вие7), он даёт нам самое точное и заодно самое оригинальное, по ‑нашему, описание русского народа: Можно открыть противоположные свойства в русском народе: деспотизм, гипер‑ трофия государства и анархизм, вольность; жестокость, склонность к насилию и доброта, человечность, мягкость; обрядоверие и искание правды; индивидуа‑ лизм, обостренное сознание личности и безличный коллективизм; национализм, самохвальство и универсализм, всечеловечность; эсхатологически ‑мессианская религиозность и внешнее благочестие; искание Бога и воинствующее безбожие; смирение и наглость; рабство и бунт8. Пожалуй, именно эта склонность к противоречиям является главной чертой русского народного характера. она проявится ещё неоднократно в работах Бердяева. Это его определение кажется самым подходящим к четверостишью Тютчева. В такую загадочную, полную противоречий россию, действительно, можно только верить, как в некую философскую идею, применение же логических правил к столь противоречивому явле‑ нию, невозможно. Более того, Бердяев не останавливается на примене‑ нии таких религиозных понятий, как «теологальные добродетели: вера, надежда, любовь». В своей работе Судьба России он и о самой россии говорит, употребляя чисто религиозное понятие, т.е. «душа россии», что кажется ещё более расплывчатым, чем даже «русская идея». Что же он, наконец, замечает особенного в этой загадочной русской душе, кроме несметных противоречий? Прежде всего, Бердяев начинает свой анализ русской души и истории развития русской идеи с определе‑ ния влияния, какое оказало на русского человека географическое поло‑ жение страны, т.е., огромных просторов русской земли. Бердяев считает, что русская душа так же широка, необъятна и неописуема, как вся бес‑ конечная русская земля. И если в россии говорится, что «невозможно обнять необъятное», то в первую очередь, это должно касаться русской души. но эти огромные просторы в то же время давят на человека, не дают ему возможности саморазвиваться и самосовершенствоваться: русская душа подавлена необъятными русскими полями и необъятными русскими снегами, она утопает и растворяется в этой необъятности9. Власть широкой земли над человеком связана и с тем, что русским очень нелегко давалась организация этих пространств, охранение на них порядка и — что за этим следует — построение государственности в за‑ 7 ibidem, c. 377. 8 ibidem, c. 377. 9 idem: Судьба России…, с. 75.
падноевропейском понимании этого слова. русские власти всегда очень боялись и сторонились проявления какой ‑либо инициативы со стороны народа — скорее всего именно потому, что не были в состоянии пол‑ ностью контролировать их развития во всех концах огромной империи. Таким образом, русская государственность «слагала с русского человека бремя ответственности за судьбу россии и возлагала на него службу, тре‑ бовала от него смирения»10. знаменательно, что этот парадокс самого свободолюбивого народа, угнетённого в итоге абсолютной властью, был замечен ещё намного раньше, чем Бердяев стал над этим задумываться. Имеем тут в виду Мар‑ киза де Кюстена, который путешествуя в XiX веке по россии, записывал в письмах другу все свои наблюдения. Письма эти кажутся нам абсолют‑ но уникальным материалом именно потому, что в те годы не было ещё развито изучение русского характера в такой степени, в какой оно разви‑ то сегодня. Сегодня каждый, кто поедет в россию наблюдать её жителей для изучения русского характера, будет поневоле исходить из различных стереотипов и воображений, выработанных другими учёными. Маркиз же имел малое представление о том, что он увидит, к тому же замет‑ ки свои он писал исключительно в личных целях, а не для того, чтобы любой ценой найти подтверждение какой ‑либо уже готовой теории. По‑ этому нам кажется, что объективность и простота этих записей не име‑ ют себе равных в позднейших исследованиях. Хотя, конечно, надо пом‑ нить о том, что его точка зрения на этот вопрос — всего лишь одна из многих. Правда, есть русские учёные, которые недооценивают значение этого документа. Дмитрий Лихачёв, например, пишет прямо: «Следует искать лишь реальные недостатки, а не вымышленные. не у маркиза де Кюстина, пребывавшего в россии чуть больше двух месяцев, учиться нам воспринимать россию!»11, но на это можно ответить лишь несколь‑ ко ироническим вопросом: не потому ли Лихачёв отрицает значимость этого документа, что в нём можно найти слишком много правдивых, хотя и грустных иногда заметок? Ведь можно не без оснований сказать, что как раз суждения иностранца, не ознакомленного ни с какими фи‑ лософскими теориями, касающимися русского народа (работы Бердяева, Лосского и других появились намного позже), могут быть вполне объек‑ тивными. Де Кюстен совершенно свободно и непринуждённо наблюдает всё, что видит в россии: её обычаи, повседневную жизнь и, безусловно, взаимоотношения между властью и народом. Делает он по этому поводу очень интересное замечание: 10 ibidem, c. 79. 11 Д. Лихачёв: О национальном характере русских. «Вопросы философии» 1990, № 4, с. 4.
[…] zastanawiam się wciąż, czy to charakter narodu ukształtował samowładztwo, czy też samowładztwo ukształtowało rosyjski charakter […]. Wydaje mi się jednak, że ten wpływ jest wzajemny: ani ustrój rosyjski nie powstałby nigdzie poza rosją, ani rosja‑ nie nie staliby się tym, czym są, w innym ustroju niż ich własny12.
Сложно не согласиться с такой точкой зрения. В какой ‑то степени даже невозможно не заметить некоей логики в этой ситуации, которая на первый взгляд выглядит несколько парадоксально. Ведь именно крайнее свободолюбие русского народа стало причиной развития абсолютной власти. одновременно, если бы его власть не была абсолютной, он бы так высоко не ценил свободу, которая при этой власти кажется ему запретным фруктом, который — как известно — слаще всех ос‑ тальных. Таким образом, русский человек, осознавая невозможность подчи‑ нить себе свою необъятную землю, и чувствуя непреодолимые препятс‑ твия при каждой попытке предпринять собственную инициативу, кото‑ рую из покон веков мгновенно подавляла власть, стал — даже сам этого не замечая — развивать целый ряд себе только свойственных отрица‑ тельных качеств и недостатков: «русская лень, беспечность, недостаток инициативы, слабо развитое чувство ответственности с этим связаны»13. По мнению Бердяева, отсутствие индивидуальности каждой личности, которая могла бы проявить ту самую инициативу, влиять на историю и нести ответственность за выбранный собою образ жизни, связано также с тем, что в русской истории не было рыцарства, которое имен‑ но «создаёт закал личности»14. Это отсутствие мужественного начала связано и с тем, что он сам называет «вечно бабьем» в русской душе, т.е., полной пассивностью и бездеятельностью: «Великая беда русской души […] в женственной пассивности, переходящей в «бабье», в не‑ достатке мужественности, в склонности к браку с чужим и чуждым мужем»15. Получается, что всё: отсутствие рыцарства в формировании исто‑ рии, женственная пассивность, неумение организовать освоенные про‑ странства, а также полное, непрекословное подчинение власти, связаны неразлучно в один гордиев узел. Всё это не просто философские идеи и размышления, а конкретные проблемы, которые имели непосредствен‑ ное влияние на развитие истории в россии. знаменательно, что «русские радикалы и русские консерваторы одинаково думали, что государство — это «они», а не «мы». […] русский народ всегда любил жить в тепле
12 Markiz de Custine: Listy z Rosji…, c. 46. 13 н. Бердяев: Судьба России…, с. 77. 14 ibidem, c. 17.
коллектива, в какой ‑то растворённости в стихии земли, в лоне матери»16. наверное, именно поэтому. политический переворот, который с такой силой подавил на долгие годы весь народ, как это случилось в 1917 году в россии, мог случиться только там. очень немногие считали себя обя‑ занными служить дальше своим прежним идеалам, большинство под‑ чинилось теченью истории, снимая с себя полностью ответственность за судьбу своей родины. Это свойство русского характера проявлялось и позже, в эпоху сталинского террора, когда люди были полностью убеж‑ дены, что за массовые расстрелы, преследования и ссылки в ГуЛАГ от‑ вечают некие «они», которые не имеют никакой связи ни со Сталиным, ни с властью вообще, ни — тем более — с народом. Только потом, много лет спустя, нередко уже в эмиграции, люди задумывались: как это всё‑ ‑таки было возможно? И озадачивали себя вопросом: так кто, в конце концов, несёт за это ответственность? Мы без конца проклинаем товарища Сталина, и, разумеется, за дело. И всё же я хочу спросить — кто написал четыре миллиона доносов? (Эта цифра фигуриро‑ вала в закрытых партийных документах.) Дзержинский? ежов? Абакумов с Яго‑ дой? ничего подобного. Их написали простые советские люди17. но сразу после этого следовало оправдание: «означает ли это, что русские — нация доносчиков и стукачей? ни в коем случае. Просто ска‑ зались тенденции исторического момента»18. То есть, получается, не‑ возможно отвыкнуть от этой чисто русской привычки обвинять за все ошибки внешние и независимые от человека обстоятельства. И так, первой важной чертой русского характера, которую нам уда‑ лось вычислить на основе работ Бердяева, является склонность к про‑ тиворечиям, которые в поведении русского человека встречаются почти повсеместно. Эта черта является как бы канвой, на которой запечатляют‑ ся очередные черты, доведённые до парадоксальности. одна из них, свя‑ занная с самым большим комплексом и внутренним противоречием всех русских людей — это противостояние Востока и запада. россия колеб‑ лется и напрасно пытается определить, что в ней преобладает: европей‑ ское или азиатское начало, не понимая, что на самом деле, «россия есть целая часть света, огромный Востоко ‑запад, она соединяет два мира»19. Причём, россия, всё ‑таки, предпочитала бы, чтобы её считали более за‑ падной страной, своего восточного начала она почти стыдится, пытает‑ ся его в себе подавить и надеется на то, что если она будет скрывать 16 ibidem, c. 17. 17 С. Довлатов: Зона. B: idem: Собрание прозы. t. 1, с. 87. 18 ibidem, c. 87. 19 н. Бердяев: Русская идея…, с. 6.
свои восточные черты, её все станут мысленно отождествлять с западом. В какой ‑то степени это может даже казаться смешным: „ta nieszczęsna opinia Europy jest widmem, które ich prześladuje w najgłębszej ich myśli i sprowadza dla nich cywilizację do poziomu sztuki cyrkowej, wykonanej mniej lub bardziej zręcznie”20. Это свойство русских людей замечают не
только иностранцы. Их соотечественники тоже не однократно возвраща‑ лись к этой проблеме, говоря об этом даже с негодованием: «Я не знаю другого большого народа в мире, который так холуйствовал бы перед всем западным и был так враждебен к своим гениям, которые могли бы стать национальной гордостью и точками роста именно социального прогресса»21. В этом заключается очередной парадокс. С одной стороны, русско‑ му человеку совсем чужд шовинизм, «русские почти стыдятся того, что они русские; […] русский не выдвигается, не выставляется, не презира‑ ет других»22 (именно потому, что стыдится своего восточного начала). но, с другой стороны, Бердяев чуть дальше пишет, что для этого тезиса существует и антитезис, который заключается в том, что россия — са‑ мая националистическая страна в мире («обратной стороной русского смирения является необычайное русское самомнение. Самый смирен‑ ный и есть самый великий, самый могущественный, единственный признанный»23). «Механизм» этого противоречия мы рассмотрим чуть позже, когда будем говорить о крайностях и обратных сторонах русского характера. Сейчас хочется с полной ясностью заметить, что, по впол‑ не обоснованному мнению философов, попытки россии подавить в себе своё азиатское начало совершенно напрасны: „trudno i darmo, Moskwa zawsze będzie mieć więcej z Azji niż z Europy. Duch Wschodu unosi się nad rosją, której się nie udaje, kiedy zaczyna naśladować Zachód”24. Тут оче‑
редное меткое замечание принадлежит тому самому маркизу де Кюстен, мысли которого с таким презрением прокомментировал Лихачёв. одна‑ ко, если Лихачёв по каким ‑то причинам считал наблюдения маркиза не‑ достойными внимания или субъективными, то он должен был в то же самое время заметить, что в некоторых аспектах даже Бердяев вполне согласен с маркизом. он замечает почти ту же самую закономерность, и отличается от маркиза лишь тем, что для него это свойство русских людей ещё более парадоксально. Ведь при каждой попытке россии пред‑ ставиться страной западноевропейской, она всё сильнее обнажает своё восточное начало:
20 Markiz de Custine: Listy z Rosji…, c. 105—106. 21 А. зиновьев: Русская трагедия. Москва 2008, с. 500. 22 н. Бердяев: Судьба России…, с. 19.
23 ibidem, s. 21.
И где же можно найти настоящее обоготворение западной европы и западноевро‑ пейской культуры, как не в россии и не у русских? отрицание россии и идолопок‑ лонство перед европой — явление очень русское, восточное, азиатское явление. Именно крайнее русское западничество и есть явление азиатской души25. Получается, что для того, чтобы отречься от этой тёмной, хаотичес‑ кой стихии Востока, россии следовало бы, прежде всего, отказаться от бесконечного подражания европе, то есть, найти свой собственный путь развития, соответствующий только русскому характеру. но, как мы уже показали, это тоже невозможно, так как русский человек не в состоя‑ нии взять на себя ответственность за свою судьбу и принять какое ‑то конкретное решение. Это связано ещё и с безрезультатным стремлением к духовному высшему идеалу, которое является единственной мнимой деятельностью русского человека, на которой необходимо остановиться немного подробнее. Бердяев пишет также и о том, как русские вообще относятся к идеям, а к религиозным идеям — в особенности. оказывается, что это непос‑ редственно связано с образом жизни русских, с их отношением к свобо‑ де и с повседневной действительностью, в которой им приходится жить. Бердяев считает, что русский человек, по сути своей, склонен к крайнос‑ тям. некоторые учёные связывают это явление с отсутствием в право‑ славии догмы о существовании чистилища: Православная традиция не знает Чистилища как особой (наряду с раем и Адом) ду‑ ховной субстанции. отсутствие этого «промежуточного» топоса чрезвычайно зна‑ чимо: русская картина мира базирует на системе координат бинарной православной ментальности. отсюда вытекают особый этический максимализм («либо всё, либо ничего»), […] неудовлетворённость частичным (промежуточным успехом)26. Таким образом, русские отказываются от среднего в каждой области, ибо для них весь мир можно поделить только на добрых и злых людей, вернее даже на святых, которые достигнут Царства небесного, и на не‑ простительных грешников, которые будут вечно страдать в аду. робение перед идеалом святых привело к тому, что русский человек не считает нужным стремиться к непостижимому идеалу, опять ожидая, что всё бу‑ дет за него решено свыше: Когда русский человек религиозен, то он верит, что святые или сам Бог всё за него сделают, когда же он атеист, то думает, что всё за него должна сделать социальная среда27. 25 н. Бердяев: Судьба России…, с. 69.
26 И. есаулов: чистилище. B: Idee w Rosji. Leksykon rosyjsko -polsko -angielski. red.
A. de Lazari. łódź 2000, t. 2, с. 386.
Тут опять вспоминается проблема женственной пассивности русских и то, что «Духовная работа над формированием своей личности не пред‑ ставляется русскому человеку нужной и пленительной»28. Казалось бы, что формирование своей личности может быть ненуж‑ ным только для человека бесхарактерного, который не стремится к вы‑ соким идеалам. Тем временем, русский человек требует именно только самых возвышенных идеалов во всём: в любви, в свободе, в доброте, в государственности, в жизни вообще. его не интересует длинная, му‑ чительная дорога совершенствования идеала, его пленит только оконча‑ тельный, самый возвышенный результат. но чем выше его идеалы, тем меньше у них шансов на воплощение в жизнь. они обречены на то, что‑ бы закончить своё существование уже на начальном этапе восхищения их возвышенностью. Как только русский человек замечает, что он не может их постичь — так как невозможно постичь идеал — он их сразу отталкивает. но с другой стороны, так как ему требуется только абсо‑ лютное, то «обыкновенные», жизненные идеалы его не интересуют: Всякий человеческий идеал совершенства, благородства, чести, честности, чис‑ тоты, света представляется русскому человеку малоценным, слишком мирским, средне ‑культурным. И колеблется русский человек между началом звериным и ан‑ гельским, мимо начала человеческого. Для русского человека так характерно это качание между святостью и свинством29. Вот, собственно, откуда берётся эта русская склонность к крайнос‑ тям в каждом проявлении жизни, которую, по ‑нашему, Бердяев заключил в одном простом предложении, сказав, что русским народом «можно очароваться и разочароваться, от него всегда можно ждать неожидан‑ ностей, он в высшей степени способен внушать к себе сильную любовь и сильную ненависть»30. Эта постоянная противоречивость, вероятно, и есть причиной того, что многие считают русскую душу неразгаданной и таинственной. Хотя бердяевское определение отличительных черт русского характе‑ ра (несмотря на то, что у него это вплотную перемешано с понятиями «русская идея» и «русская душа», но об этом мы напишем позже) кажет‑ ся нам самым полным и хрестоматийным, всё же хочется сказать хоть несколько слов и о других точках зрения на эту проблему. Тем более, что например труд николая Лосского «характер русского народа» является не менее значимым и поможет нам ещё глубже вникнуть в суть описыва‑ емых Бердяевым черт русского характера. 28 ibidem, c. 91. 29 ibidem, c. 89. 30 н. Бердяев: Русская идея…, с. 6.
Подход Лосского к данной проблеме отличается от бердяевских раз‑ мышлений главным образом тем, что Бердяев формирует свои суждения на основе собственных размышлений, которые иногда только являются контраргументацией против чьих ‑то других трудов, например, розано‑ ва или Горького, но и то не всегда. Лосский, в свою очередь, все свои суждения опирает на мнениях других философов, а также ссылается на произведения русской художественной литературы. Сразу в начале своей работы, он уточняет, что Пытаясь дать характеристику русских людей, приходится говорить […] о тех общих свойствах, которые чаще всего встречаются у русских […]. Эти общие свойства представляют собою нечто вторичное, производной из индивидуальной сущности каждого отдельного лица, но всё же они […] дают представление о том, с какими чертами характера чаще всего можно встретиться в среде данного народа31. Это замечание важно тем, что оно показывает, насколько сложной те‑ мой является исследование народного характера как единого целого, так как в каждом народе есть разные индивидуальности, и впечатление от общения с народом в целом зависит чаще всего от случайной совокуп‑ ности отдельных личных опытов. Лосский, на самом деле, не делает выводов ярко противоречащих те‑ ории Бердяева. его замечания насчёт русского народного характера сво‑ дятся, в принципе, к двум главным чертам: во ‑первых, к доброте, про ко‑ торую он пишет, что это «одно из основных свойств русского народа»32, а также к постоянным поискам абсолютного добра, которые он считает источником «разнообразия опыта и разносторонности упражнения раз‑ личных способностей»33. Во ‑вторых, философ, среди главных черт рус‑ ского характера, называет склонность к крайностям и связанное с этим наличие обратных, отрицательных сторон, которыми обладают все, даже самые положительные, черты русского народа. русскую доброту Лосский называет «свободной от сентиментальнос‑ ти, […] от наслаждения своим чувством, и от фарисеизма»34, то есть, считает её самой чистой, возвышенной склонностью, которая вытекает из чистого сердца, не задумываясь о награде мирской или Божьей. она не терпит ни лицемерия, ни этикета, её невозможно подавить, она и есть самое искреннее чувство, которое является основой этого типично рус‑ ского способа жизни, названного Толстым в Анне Карениной, «жизнью по сердцу». Лосский пишет, что именно она «создаёт открытость души 31 н. Лосский: Характер русского народа. Москва 1990, книга первая, с. 3. 32 ibidem, книга вторая, c. 6. 33 ibidem, c. 20. 34 ibidem, c. 6.
русского человека и лёгкость общения с людьми, простоту общения, […] без внешней привитой вежливости, но с теми достоинствами веж‑ ливости, которые вытекают из чуткой естественной деликатности»35. однако, хотя нельзя не согласиться с тем, что эта доброта всегда искренне чиста, она, тем не менее, иногда ведёт к странному парадок‑ су, «побуждает […] лгать вследствие нежелания обидеть собеседника, вследствие желания мира, добрых отношений с людьми во что бы то ни стало»36. Получается, что, сколько бы мы не говорили о искренности русского человека, об открытости души и лёгкости общения, мы должны помнить, что именно ради этой лёгкости, мы можем быть порой обману‑ ты и введены в заблуждение. Это и есть очередная отрицательная сторо‑ на положительной черты русского характера. ещё один такого рода парадокс Лосский замечает, когда он подробно анализирует явление лености русского народа. При этом он опять ис‑ ходит из самых возвышенных целей русского человека, которые потом терпят крушение в столкновении с реальной действительностью. Это касается почти каждого дела начинаемого русским человеком, который, как было уже неоднократно сказано, стремится во всём к высшей степе‑ ни идеала. но как только он обнаруживает какие ‑либо трудности в вы‑ полнении поставленной себе задачи, он тут же сдаётся и оставляет дело недоделанным: отсюда часто возникает охлаждение к начатому делу и отвращение к продолже‑ нию его; замысел и общий набросок его часто бывает очень ценен, но […] неиз‑ бежные несовершенства отталкивают русского человека […]. Таким образом, об‑ ломовщина есть во многих случаях оборотная сторона высоких свойств русского человека — стремления к полному совершенству37. В этом высказывании есть, заодно, и объяснение, почему существует мнение, что русские — народ довольно неряшливый, ведь сами же рус‑ ские «сами иногда говорят о себе: «мы — кое ‑какие»38. Причём, это мне‑ ние присуще не только философам, или — наоборот, простому народу. его разделяют и представители высоких слоев общества, в совершенно неспровоцированном никем повествовании. Вот, например, екатерина Сайн ‑Витхенштейн, русская аристократка, молодость которой прошла в бурные годы большевистского переворота, пишет в своем дневнике:
My Słowianie nie jesteśmy zdolni do żadnego wysiłku! […] w moim otoczeniu widzę te charakterystyczne słowiańskie cechy — lenistwo i brak wiary we własne siły. […]
35 ibidem, c. 7. 36 ibidem, c. 7. 37 ibidem, c. 42. 38 ibidem, c. 42.
Każdy z nas to słomiany ogień. W porywie […] jesteśmy zdolni do wszystkiego, ale zaraz potem zapał stygnie, energia znika — i znów nie stać nas na nic39.
И хотя речь тут идёт о славянах, понятно, что это во многом относит‑ ся к русским. Автор не задумывается над тонкостями отличия русских ото всех славян, но всё же чувствует, что это какая ‑то отличительная черта, которая не относится к западноевропейским народам, с которы‑ ми русские так упорно себя сравнивают. однако, прежде, чем осуждать русских за эту черту, надо всё ‑таки вспомнить, что черта эта имеет и по‑ ложительную сторону: это не просто леность как таковая, а несогласие на несовершенство в каком ‑либо деле — независимо от того, насколько карикатурной, в конечном итоге, эта черта оказывается в повседневной жизни. И ещё весьма важным кажется тот факт, что русские, по крайней мере, очень хорошо осознают свои национальные недостатки и говорят о них в открытую, часто доходя в этом — как и во всём остальном — до крайностей. нам, лично, неоднократно доводилось слышать от русских, что они слишком иронично подходят сами к себе и издеваются над своим характером намного больше, чем это делают в других странах. То есть, опять наблюдается привычка русских оборачиваться на другие народы и проверять, не выглядят ли они смешно в их глазах. Метко подытожил это маркиз де Кюстен: „Zdumiony jestem przesadnym niepokojem rosjan o opinię cudzoziemców. Cóż za niezwykły brak niezależności!”40. Возможно,
если бы русские так не переживали за свой образ в глазах иностранцев, они бы наконец сами заметили в себе многочисленные положительные черты и научились бы их в себе развивать — причём последовательно, а не бросая этот процесс, едва его начав. наконец хотелось бы окончательно разделить все понятия, которые многие исследователи употребляют совершенно свободно, не задумы‑ ваясь над различиями между ними. речь идёт о понятиях «русский ха‑ рактер», «русский менталитет», «русская идея» и «русская душа». Это смешение берёт своё начало во время, когда Бердяев написал оба своих, цитируемых в настоящей работе, труда. В самом начале Русской идеи, он пишет: «Меня будет интересовать не столько вопрос о том, чем эмпири‑ чески была россия, сколько […] умопостигаемый образ русского народа, его идея»41. То есть, для него «русская идея» — это нечто наподобие ге‑ гелевского духа, который идёт через века и самосовершенствуется. Это понятие — философское, которое, в принципе, не поддаётся никаким конкретным определениям, так как оно у Бердяева просто чувствуется,
39 K. Sayn ‑Wittgenstein: Koniec mojej Rosji. Dziennik 1914—1919. Warszawa 1998,
s. 294.
40 Markiz de Custine: Listy z Rosji…, c. 28. 41 н. Бердяев: Русская идея…, с. 5.
и — по его собственным словам — к нему нужно применять только те‑ ологальные добродетели. Кроме понятия «русская идея», в его сочинениях можно зачастую встретить и такой термин, как «русская душа», определение которому он, по сути дела, не даёт. В контексте своих философских размышлений, Бердяев употребляет его как некую совокупность свойств и поведений, характерных для русского народа, то есть, в принципе, схожее с тем, что мы называем «русским характером». на самом деле, использовать сегодня понятие «русская душа» или «русская идея», не давая им никакого научного определения, довольно сложно, так как они слишком расплывчаты. Эта расплывчатость и неод‑ нозначность могут зачастую вести к тому, что все необъяснимые черты характера одиночных людей можно подкреплять под загадочную рус‑ скую душу. Это ведёт к созданию стереотипов, чего, безусловно, следует избегать. Именно поэтому учёные стараются уходить от этого понятия, заменяя его такими терминами, как «русский характер» или «русский менталитет». Юрий Вьюнов, известный исследователь русского куль‑ турного архетипа в книжке под именно таким названием сформулировал очень чёткое определение русского народного характера, подразумевая под нём «совокупность наиболее устойчивых, основных для данной национальной общности особенностей восприятия окружающего мира и форм реакций на него, прежде всего определённых эмоционально‑ ‑чувственных явлений»42. Таким образом, «русская душа» и «русская идея» перестают быть обиходными, стереотипными понятиями, а становятся понятиями очень определёнными, связанными с конкретным культурным, историческим и философским контекстом, который является единственным правиль‑ ным для их употребления. никто никогда не будет опровергать фунда‑ ментальность анализа и размышлений Бердяева, и все учёные, которые занимаются русским характером, несомненно всегда будут исходить из его замечаний, но при этом использовать уже намного более научный, определённый термин. 42 Ю. Вьюнов: Русский культурный архетип. Страноведение России. Москва 2005, с. 224.
Mariola Okhotkinova
Z pROBLEMóW KONKRETyZACJI I ZNACZENIA pOJęCIA „ROSyJSKA IdEA”
(ZARyS ZAgAdNIENIA)
Streszczenie
Niniejszy artykuł poświęcony jest analizie pojęcia „rosyjska idea”, a także próbie oddzie‑ lenia go od takich pojęć, jak „dusza rosyjska” czy „charakter rosyjski”. Autorka podejmuje próbę wyjaśnienia historycznego kontekstu powstania terminów „dusza rosyjska” i „rosyjska idea”, ukutych na początku XX wieku przez Mikołaja Bierdiajewa. Następnie przechodzi do analizy tego, co Bierdiajew określał za pomocą tych terminów. W ten sposób omówione zosta‑ ją takie cechy rosjan, jak skłonność do skrajności, brak społecznej inicjatywy czy wewnętrzne sprzeczności. Wszystko to — jak dowodzi autorka — Bierdiajew wyprowadza bardzo konse‑ kwentnie z historii powstawania państwowości rosyjskiej, z braku rycerstwa w formułowaniu świadomości społecznej, a także z bezkresnych rosyjskich przestworzy, które z jednej strony wywołują zamiłowanie do nieograniczonej swobody, a z drugiej strony stawiają wiele prze‑ szkód przy każdej próbie zapanowania nad nimi. Wszystkie te cechy i okoliczności płynnie przeplatają się z eurazjatyzmem rosji.
Słowa klucze: rosyjska dusza, rosyjska idea, Bierdiajew
Mariola Okhotkinova
ON pROBLEMS OF CONCRETIZATION ANd MEANINg OF THE NOTION “RUSSIAN IdEA”
(AN OUTLINE OF THE ISSUE)
Summary
this article is devoted to analysis of the notion “russian idea” and to attempt of the subla‑ tion of it from such notions, as “russian soul” or “russian character”. the author is taking the attempt to explain the historical context of the coming into existence of dates “russian soul” and “russian idea”, introduced by Nikolai Berdyaev at the beginning of the 20th century. Next she proceeds to analysis of what Berdyaev understood by these terms. this way she comments on such characteristics of russians as tendency to the extreme, lack of the social initiative and internal contradictions. All this — according to the author’s theory — Berdyaev is extracting from the history of coming into existence of the russian statehood, from lack of knighthoods in the formulation of social awareness, and from boundless russian expanses which from one side are calling the avocation for the unrestricted freedom, but from the other side are also cre‑ ating a lot of obstacles at every attempt to control them. All these features and circumstances are smoothly alternating with Eurasianism of russians.
