Чеслав Андрушко
Спор традиций в новелле И.
Бабеля "Иисусов грех"
Studia Rossica Posnaniensia 27, 103-108
STUDIA ROSSICA POSNANIENSIA, vol. XXVII: 1996, pp.103-108. ISBN 83-232-0729-1. ISSN 0081-6884. Adam Mickiewicz University Press, Poznań
С П О Р Т Р А Д И Ц И Й В Н О В Е Л Л Е И. Б А Б Е Л Я И И С У С О В Г Р Е Х C L A S H O F T R A D I T I O N S IN I. B A B E L S S H O R T S T O R Y J E S U S 'S S I N
Ч Е С Л А В А Н Д Р У Ш К О
A b s t r a c t . This article exam in es the relationship between religion and literature in B a b e l ’s short story and presents an analysis o f dou ble-code d parody o f D o s t o y e v s k y ’s „Christian naturalism” .
C z es la w Andruszko, U niw er sy tet im. Adama Mickiewicza, Instytut Filo logii Rosyjskiej, al. N i e p o d l e g ło ś c i 4, 61 -8 7 4 Poznań, Polska - Poland.
С к а з о в а я новелла Иисусов грех, о п у б л и ко ван н ая в 1924 году, в о зн и к л а на базе появивш ейся в печати годом р аньш е Сказки про бабу. В ней в у тр и р о в а н н о й форме рассказы вается о том, ка к одна и та же „ б а б а ” - в первом случае Ксения, во втором А рина - п о л у чила о т Иисуса Х риста „на четыре года в м ужья” ангела, ко т о р о г о же в первую брачную ночь и задавила „брюхом раскал ен н н ы м , ш естим есяч ны м ” 1. Р ассказы не дифференцируются по содержанию , од н а ко новое загл ав и е и несколько видоизм ененны й и р а з в е р н у ты й ф инал п ри д аю т второ м у варианту бабелевской „сказк и ” четко вы раж енну ю рели ги озн ую н ап равлен н ость. В творчестве И саака Бабеля этого периода, ко гд а была уже за к о н ч ен а р а б о т а над циклом Одесских рассказов, новелла Иисусов грех является самым н аглядны м примером то го , как р е л и ги о зн ая идея, пр о й д я через стадию скрытых м ежфразовых п р е о б р а з о в а ний, выливается в свою открытую „образную” противоположность. В динамичном пространстве бабелевского творчества каждое из о т дельны х прои зв ед ен и й за н и м а е т „промеж уточное” и то л ьк о ему присущее место, умножая внутренние циклические связи и о бразуя „пе р ех о д ы ” к и н тер п ретац и и их смысла в пределах нескольких произвед ений. Н есом ненно, Иисусов грех своей р е л и ги озн ой п р о б л е м а т и к о й о б язан одесскому циклу, состоящему из четырех р а с с к а зов, и ч ет ы р е х кр а тн о повторяющ ееся в сжатом тексте этого р а с 1 И. Б а б е л ь , И зб р а н н о е, М осква 1964, с. 206. Все п осл едую щ и е цитаты п р и в од ят ся п о этом у и з д а н и ю в тексте, страницы указываются в ско бка х.
1 0 4 Ч. А н д р у ш к о сказа число „четы ре” настойчиво эту связь подчеркивает. Рассказ соотн оси тся со своим циклическим первоисточником как внешнее вы раж ен и е скры той в нем темы христианства, имеющей, здесь о д н ако, п р и н ц и п и а л ьн о иную творческую установку и ее м ы с л и те л ь ную р е али зац и ю . Она начинается уже с заглавия новеллы Король, отк р ы в а ю щ ей одесский цикл, ко т о р о е в сочетании с определением „иуд ей ски й ” , следующим из контекста, создает емкую исходную м етаф ору о б р а за Иисуса Х риста. Но если в Одесских рассказах х ристи ан ство в ы р а ст а ет из сложных п ротиворечии греческо-и удей ского симбиоза, п о ка зы в а я собой самую ради кальн ую п оп ы тку п о л н о г о сведения биологических и духовных аспектов бытия, то в рассказе Иисусов грех та же п роблем а представлена уже в м н о г о слойном ку льтурн ом освещении, придающем ей р а зруш и тел ьн ы е апо кр и ф и чески е оттенки. П исател ь Евгений Замятин назвал бабелевскии Иисусов грех лучш им прим ером сказа в советской л и те р а ту р е 2, а Вячеслав П о л онски й - л и те р а ту р н ы й критик и приятель автора - увидел здесь па р о д и ю на Д о с т о е в с к о г о 3. Замечания эти сохран яю т свою а к т у ал ьн о с ть и вместе с тем требую т существенных модиф икаций. О с о бенно следует подчеркнуть, что сказ как х арактерн ей ш ая для р у с ской л и те р а ту р ы ф орм а реали зац и и принципа н а ро д н ости л и ш а ется в творчестве Бабеля и нтеллектуального содержания, оставляя от себя л и ш ь чувственно-биологическое, д еф о р м и р о ва н н о е во с п р и ятие б ы тия. Б абелевски и сказ обретает совершенно новое в этой л и те р а ту р е ал легори ческое звучание и служит „ п ереход ом ” к мне- м о н и к о -с а к р а л ьн о м у , жертвенному сознанию, стоящ ему у начала к а ж д о г о н о во го цикла исторического времени. В этом плане с к а з о вого изложения такж е и почвенничество Д остоевского, удачно н а з ванное „христианским н а ту р а л и зм о м ”4, уходящим в глубь н а р о д н ого духа, в стихию н а р о д н о го р ел и ги о зн ого сознания, было в о з вращ ением к рел и ги о зн ом у п оним анию истории. Что же касается сам о го х а р а к т е р а связей Бабеля с Достоевским, то они на м ного пр и н ц и п и ал ьн ее, чем считает В. П олонский, и не им ею т ничего об щ его с мнением о том, что я ко б ы в „Бабеле есть кое-что от Д о с т о ев с к о г о , от его мучительства, от сладости сам ои стязан и я, от б е зж ал о с тн о г о эксп ери м ен таторства над душ ой ч ел о в ек а ”5. 2 См.: Е. З а м я т и н , О сегодняш нем и о соврем енном . В: Е. З а м я т и н , Л иц а, Н ь ю - Й о р к 1955, с. 225. 3 См.: В. П о л о н с к и й , О лит ерат уре, М осква 1988, с. 67. 4 В. 3 е н ь к о в с к и и, И ст ория р у сс к о й философ ии, т. I, ч. 2, Л е н и н г р а д 1991, с. 223. 5 В. П о л о н с к и й , О ли т ерат уре, Москва 1988, с. 67.
Спор традиций в новелле И. Бабеля „Иисусов г р е х " 105 Л иния Д о с т о ев с к о г о начинается у Бабеля со сказо вой новел л ы Письмо из к о н а р м ей с к о г о цикла, показы ваю щ ей, что страд ан и я, к о т о р ы м автор Преступления и наказания придавал глубоки й р е л и ги о зн ы й смысл, отню дь не о б л а г о р а ж и в а ю т человека а, н а о б о р о т, д е ла ю т его безразличным к судьбе ближних. И стор и я к р о в а вой семейной р асп р и между отцом и сыновьями сти рает гран и ц у между палачом и жертвой и вы зы вает их подмену, смысл к о т о р о й м ож ет инте р п р е ти р о в а тьс я то л ьк о в категори ях Д а н т о в а А д а . Т о т же тип к а р н а в а л ь н о й безысходности р асп ростран яется и на и с т о рию ,,рабы б о ж ь е й ” А рины , не имеющей „ни свету, ни вы хо д у” от то г о , что ей предписано р о ж а ть „за четыре года, м ал о-м ал о, а т р о и х ” (204). П о в тор е н н а я здесь пародия пародией уже не я в л я ется и станови тся явлением совершенно п ро ти в о п о л о ж н ы м тому, что вы зы в ает смех. Смеш ным может быть только то, что не н у ж дается в сочувствии, а страдан ия бабелевской бабы, чью предна- ч ер т а н н о ст ь судьбы даже милостивый Бог не был в состоянии о б легчить от „серьезности” (205), аппелирует и к пониманию, и к со чувствию. Б л а г о д а р я своему фантастическому сюжету, п о к а з ы в а ю щему мир перевернуты й, реально невозможный, Иисусов грех м о жет служить уже то л ьк о однозначно негативистским ко м м ен тар и ем к к а р н а в а л ь н о м у методу Д остоевского, способному свободно п ере ск а к и в а т ь через биологическое время человека, не считаясь при этом с ж естким и тр еб о ван и я м и рассудка. Д л я Б абеля мир Д осто ев ско го п олон разруш и тельн ы х и з и я ю щих п р о тив о р ечи и , где столкнувш иеся друг с другом „хри сти ан с кий натурал изм ” и неверие в „естественную” природу человека в со стоянии разреш аться только эсхатологически. Николаи Бердяев в и з д а н н о й в 1923 году книге Миросозерцание Д ост оевского, ко т о р а я не м огла не бы ть известной Бабелю, увидел в этой а п о к а л и п т и ческой несведенности не только главное достои н ство всего т в о р чества писателя, но и главную черту русского н а ц и о н а л ь н о го х а рактера. Несколькими годами позже Михаил Бахтин попытался о т д ели ть Д о с тоев ско го-х у д о ж н и к а от Д о стоев ского -и д ео л о га, п р е д л а г а я считать об особлен н ы м т о т факт, что „Д остоевский-публи- цист вовсе не был чужд ни огран и чен н ой и о д н о стор он н ей серьез ности, ни д о гм а т и зм у , ни даже эсх ато л о ги зм у ”6. Но удар, н а н о с и мый Иисусовым грехом Достоевскому, более чувствителен и н а п ра вл е н в самое интим ное место его записных книжек, не п р е д назначенны х для публикации. В частности, пытаясь хоть в общ их чертах опред ели ть ту будущую гармонию , к к о т о р о й столь бес 6 М . Б а х т и н , П роблем ы поэтики Д о с т о ев с к о го , изд. 3-є, М оск ва 1972, с. 285.
1 0 6 Ч. А н д p у ш к о к о м п р о м и с с н о - π через преступление, и через н аказан и е - д в и ж у т ся его герои, Д о сто ев ски й записал: „Мы знаем только одну черту будущ ей п р и р о д ы будущего существа, кото ро е вряд ли будет и н а з ы в а ть с я человеком (след., и понятия мы не имеем, к а к и м и будем мы существами). Э та черта предсказана и предугадана Х ри с т о м - вел ики м и конечным идеалом р азвития всего человечества - п р е д ставш и м нам, по закон у нашей истории, во плоти. Э та черта: „Не женятся и не посягаю т, а живут, как ангелы б о ж и и ” - ч ер та, гл уб о ко знам ен ательн ая. 1) Не ж е н я т с я и не п о с я г а ю т , - ибо не для чего; р а з в и в а тьс я , д о с ти г а ть цели, посредством смены поколений уже не н а д о и 2) Ж е н и ть б а її посягновение на женщину есть как бы ве л и ч ай шее о тт о л к н о в е н и е от гум анизм а, совершенное об особлен и е п ар ы о т в с е х (мало остается для всех)”7. У я зви м о сть этой мысли Д о стоев ско го, особенно во в т о р о й ее части, столь очевидна, что одно ее „повто рен и е” в и н о с к а з а т е л ь но й ф орме Иисусова греха было уже созданием развен чаю щ его тв о р ч е с к о г о д в о й н и к а . Н а бабелевскую бабу „п о с я гаю т” все - „хучь еврей, хучь в с я к и й ” (205) - и автор посы лает ее с теми з а п р о с а м и в духе Д о с т о ев с к о го к Иисусу, приятие ко т о р ы х о з н а ч а л о бы для Х р и ста п ро ти во п о ставл ен и е своей „ п л о тс кой ” сущ ности. А ка к р е зо н н о замечает рассказчик по этому поводу - „В ухо себя не поцелуеш ь, это и богу ве д о м о ” (205). Здесь же и ф ормулируется о с н о в н о й упрек, адр есо ван н ы й Д остоевскому, в творчестве к о т о р о г о атро ф и р у ется женское начало, и, как уже отм ечалось к р и т и к о й , в его последнем р о м ан е „отец вы растает до п олнеба, полми- р а , а м ать сведена на нет - в ветошку Елизаветы С м е р д я щ е й ”8. А в т о р Иисусова греха ги п ертроф и рует биологическую м а т е р и н скую ф ункцию бытия в п роти вовес Достоевскому и п р и д а ет ей а л л е го р и ч е с к о е значение, предполагаю щ ее значимую связь чувствен н о го со сверхчувственным. Без учета этого тран сц ен д ен тн ого ф а к т о р а , и зн а ч а л ьн о за л о ж е н н о го в основу бытия, мышление мира те р я е т у Б абел я свое субстан ц и альн ое качество и уходит в ф а н т а с т и ческое п р о с тр а н с тв о российских „небы лиц” и „переверты ш ей ” . К он еч н о, к а р н а в а л ь н а я ф ам и льярн ость отнош ений человека и Б о г а , р а с п р о ст р а н я ю щ а я ся на фантастический сюжет Иисусова греха не является просты м следствием еврейского п роисхож дения 7 Л и т ер а т ур н о е наследст во. Н еизданны й Д ост оевский . Записные книж ки и т ет р а д и 1 8 6 0 -1 8 8 1 , т. 83, М оск ва 1971, с. 173. 8 Г. Г а ч е в , К о см о с у Д о с т о ев с к о го . В: П роблем ы ист ории и поэт ики л и т е р а т у р ы , С ар ан ск 1973, с. 113.
Спор традиций в новелле И. Бабеля „Иисусов грех" 1 0 7 его авто ра, не приемлющего христианства. Рассказ определенно в ы д е р ж ан в духе развенчания-увенчания „короля и уд е й ск о го ” из к а нонических евангелий, а автор не выходит за р ам ки о б щ е п р и н я т о го ф а к т о р а , что христианская л и терату р а, кром е античной менип- пеи, п о д в е р г а л а с ь такж е прям ой ка рн а ва л и за ц и и , верш иной к о т о ро й ста л а эпоха европ ей ского Ренессанса. М н о го о б р ази е в о п л о щ е ний ц е н т р а л ь н о г о евангельского о б р а за - от прямых п о д р а ж а н и и до п р о т и в о п о с т а в л е н и й - было здесь в первую очередь аф и рм ац и - ей тв о р ч е с к о й свободы личности. О ткры тую попытку осмысления этого всеобъем лю щ его о п ы та искусства Ренессанса пр ед п ри н ял Б а бель в о б ш и р н о м рассказе Пан Аполек из к о н арм еи ского ц и кл а. А м п л и ф и ц и р у я ту же возрожденческую тради ц и ю на почве русской л и т е р а т у р ы , Иисусов грех с новой остротой и д р ам ати ч н о стью с т а вит п р о б л ем у отн ош ен и й искусства и религии, ставшую при чи н ой р а с п а д а р енессан со во й эстетики. Из русских писателей то л ьк о Л ев Т о л с т о й д о к о н ц а , как кажется, осо зн авал - и творчески, и и с т о рически - внутрен н и й ко н ф л и к т между культурой и религией. Д о с то е в ск и й же, н а о б о р о т, до кон ц а оставался уверенным в в о з м о ж ности их п о л н о г о слияния. Как бы мимоходом о б ро н ен н ая в р о мане Идиот фраза о том, что „красота спасет мир” , взрывает в ба- б елевском р а ссказе эту своеобразную эстетическую утопию Д о с т о евского. Б езгр ан и ч н а я вера в единство к ра с о ты и д о б р а не о с т а в л яе т места для этического начала, к о то ро е у Бабеля ближе все го р е л и ги о зн о м у чувству человека и от отсутствия к о т о р о г о с т р а д а е т вся историческая и биологическая сфера его п ро и зв ед е ний. Д о с т а т о ч н о соп о стави ть свернутое содержание Иисусова греха с о дной из адских сцен Конармии, где пулеметчик Кудря „осторож н о ” п о д р е з ы в а е т г о р л о старому еврею, чтобы не заб ры згаться (91). В этой р а з р у ш и т е л ь н о й устремленности человеческого духа к з а просам эстетики - за пределами этики, установивш ей м о р ал ьн ы й п о р я д о к б ы ти я , - нельзя не увидеть влияния Ф ри д р и ха Ш и л л е р а с его к у л ь т о м эстетического начала в человеке. Х а р а кт ер н о е д ля нем ецкой ку л ьт у р н о й тр ад и ц и и имя Альфред, к о то ры м н аделяет Б аб е л ь своего небесного ангела, так и не сумевшего у д о в л е тв о ри ть п р осту ю русскую бабу, такую непродуктивную „чужерод- н о с т ь ” в русской л и тер атур е фиксирует. Тем самым и бунт б абы в ф инале р а с ск а з а , что сродни бунту И ван а К а р а м азо в а, не п р и н и м аю щ его мир, п остро ен н ы й на слезах и насилии, нап равлен в сущ ности не п р о т и в Б о га, как ка за л ось бы на первый взгляд, а п р о ти в к ул ьту р ы , вы даю щ ей свой эстетический идеализм за реальн ость. В о зм о ж н о с ть преодоления ко н ф л и к та между этикой и эстети кой, во зн и к ш е г о на базе п овество вател ьн ого искусства, р а з в и в а
108 Ч. А н д р у ui к о ется творчеством И саака Бабеля в двух направлениях. П ервое из них связано с ф ранцузской тематизациен его н овеллистики и у к а зы в а ет в целом на ром анскую литературную традицию , к о т о р а я п р ой д я через разр у ш и те л ьн ы й позднеренессансовыи р а б л е зи а н с к и й опыт, п о ка зы в а ю щ и й человека как экскремент, научилась не см е ш ивать вы сокое с низким, чтобы избежать пародии. Видимым п о казател ем т а к о г о отнош ения искусства к жизни является рассказ Бабеля Пои де Мопассан, где биологическое время писателя, о т я г о щенное, к а к известно, неизлечимой венерической болезнью, о т д е лено от п ро светл ен н о го чувства любви между мужчиной и ж е н щ и ной из н овеллы Признание, б огато цитируемой в тексте „ п о в т о р е н н о й ” бабелевскои лю б о вн о й истории. Но более существенным в целом для тв орческого метода И саака Бабеля является второ е н аправлен и е, связанное с энергетическим восприятием явлении б ы тия, тр ан сц ен д ен тн ы й смысл к о т о р о го приближается к м е т а ф о р и ческой функции поэтически оф орм ленного текста. С к азо в ы е д е ф о р м а ц и и бабелевских новелл нуждаются в процессе „ п о в т о р е н н о й ” м етаф о ри зац н и , а их р азб и то е во времени н простр ан стве с о держ ан и е треб у ет аллегореза, чтобы мог реали зоваться м ы с л и те л ь ный „перех о д ” в глубину скрытых значений. И вся сущность этого тв ор ческо го движения не сводится к тому, чтобы столкн уть во с прини м аю щ ее сознание с апокалипсисом , как это делает Д о с т о е в с кий, а, н а о б о р о т , п озвол и т ему лиш ь прикоснуться к вечно ж ивой тайне, с кры то й под об о л о чкой бытия. Глубинная творческая связь ч еловека с Б огом является у Бабеля актом о дн ом ом ен тн ой и н и ц и а ции, н епревзойденны м поэтическим образцом ко т о р о й остается для него „сокровен н ы й смысл Песни песней” (344). И это ед и н ст венный и для Б абел я-п р озаи к а, и для Б абел я-драм ату рга способ пр иб л и ж ен и я и ско м о го везде и постоянно смысла, даю щ егося че ловеку как „легкая м олитва, как песня” (205). С этой точки зрения такж е и сказовая новелла Иисусов грех, представляю щ ая собой „пер евер н у ты й ” в а р и а н т Песни песней, умещается в основном русле б абел евско го тв орческого поиска, поддерж ивающ его неиссякаемую „б ож ествен н ую ” энергию бытия.
