"Učit'sâ, čto est' čelovek i žizn'" : ("Zapiski iz mertvogo doma" F. M. Dostoevskogo)

Azlita Bazilevskaâ

"Učit’sâ, čto est’ čelovek i žizn’" :

("Zapiski iz mertvogo doma" F. M.

Dostoevskogo)

Acta Neophilologica 9, 97-108

ISSN 1509-1619

LITERATUROZNAWSTWO I KULTUROZNAWSTWO

«УЧИТЬСЯ, ЧТО ЕСТЬ ЧЕЛОВЕК И ЖИЗНЬ»

(«ЗАПИСКИ ИЗ МЕРТВОГО ДОМА»

Ф. М. ДОСТОЕВСКОГО)

Key words: Dostoyevsky, camp prose, expressive-psychological dominant, human's mystery, human inside human

К ому не и звестн о о с н о во п о лагаю щ ее для Д остоевск ого - худож ника- человековеда и психолога - убеждение: «Человек есть тайна. Ее надо разгадать < ...>. Я зан и м аю сь этой тайной , ибо хочу бы ть человеком». К ом м ентируя поним ание писателем «откровения о человеке», Н. А. Бердяев писал о его « п о г л о щ е н н о с т и т е м о й ч е л о в е к а » , о « г е н и а л ь н о с т и в р а с к р ы т и и т а й н человеческой природы », соверш енном освоении «м етода антропологических изы сканий и откры тий»1. Разделив тезис Д остоевского о человеке-тайне на составляю щ ие, мы обнаруж им его содерж ание во всей полноте. В читаем ся в каждую из мыслей, опорных идей-чувств Достоевского. Возможно наметить л и т е р а т у р о в е д ч е с к у ю схем у: ч то ? как? зач ем ? П олож и м ее в о с н о в а н и е настоящ ей работы и рассм отрим текст «Записок из М ертвого дома», следуя совету И. А. Ильина: «Кто хочет понять Достоевского в его зрелости <...>, тому целесообразнее начинать с «Записок из М ертвого дома»2. * * * П ервые воспоминания Достоевского об остроге содержатся в письме к брату М и х а и л у от 22 ф е в р а л я 1854 го д а , н а п и с а н н о м ч е р е з н е д е л ю п о с л е освобож ден и я. «П исьм о, - отм ечает В. Туним анов, - отчет, или «главная реляция», о четырехлетней ж изни в М ертвом доме и в то же время развернутый 1 Н. А. Бердяев. От кровение о человеке в творчест ве Дост оевского. B: Н.А. Бердяев. Философия творчества, культуры и искусства. Т. 2. М., 1994. С. 152, 151. 2 И. А. Ильин. Гении России. B: И. А. Ильин. Собрание сочинений. Т. 6. М., 1997. С. 332. 3 В. А. Туниманов. Творчество Достоевского. 1854-1862. Л., 1980. С. 67.

план будущ ей к н и ги »3. В нем содерж и тся сум м арное опред елен и е член ов каторжного «товарищ ества» с общ ей оценкой: «Это народ грубый, раздраженный и озлобленный». Затем возникает утверждение: «Впрочем, люди везде люди. <...> Есть характеры глубокие, сильные, прекрасные, и как весело было под грубой корой отыскать золото». А вот о себе: «А меж ду тем характер мой испортился; я был с ними капризен, нетерпелив. О ни уваж али состояние моего духа <...>». Наконец, в письме брату от 9 октября 1859 года по поводу будущей книги: «там будет <...> изображение личностей, никогда не слыханных в литературе»4. В письмах, в совокупности, отражена дорога познания Д остоевским «тайны» человека, поначалу воспринимаемого лиш ь в группе себе подобных. Но более глубокий взгляд замечает затем то, что отличает одного человека от другого («есть характеры»). О ттеняется даже самочувствие лица, виновного в неумении р азгад ать «тай н у » окруж аю щ и х (« характер м ой и сп о р ти лся » ) и, наконец, выражение радости постиж ения человека. П ервон ач альн о в «Зап и сках» ри суется тяж елая, безли кая, сер ая м асса ар естан то в . «С первого взгл яда м ож но бы ло зам ети ть некоторую резкую о б щ н о ст ь во всем ст р ан н о м с е м е й с т в е < ...> » . А втор н а д е л яе т каторж ан совп ад аю щ и м и характерам и: угрю м ы е, зави стли вы е, страш н о тщ еславн ы е, формалисты, не способны е ничему удивляться, «все были помеш аны на том, как н а р у ж н о д ер ж а ть с е б я » . Б ы л а е д и н ая м о д е л ь п о в е д е н и я , с у щ е с т в о в а л а схематичность образа ж изни и действий, имело место стрем ление «попасть в общ ий тон всего острога». Д остоевский классифицирует характеры, как он сам говорит - «сортирует» их на разряды. По существу, выделяет типы характеров, не оставляя за пределами своего внимания ни объединяющ ее их, ни разъединяющ ее. Само по себе наличие в «Записках» множ ества классиф икаций говорит о взглядах писателя на «сортировку» характеров, как на нечто относительное, о г р а н и ч е н н о е в с в о и х в о з м о ж н о с т я х . В т е к с т е н а и б о л е е р а з в е р н у т о г о опред елен ия характеров по р азрядам эта м ы сль вы раж ена отчетливо; едва заверш ив его, Д остоевский сомневается в сделанных выводах: «Впрочем, вот я теперь силю сь подвести весь наш острог под разряды; но возможно ли это? Д е й с т в и т е л ь н о с т ь б ес к о н е ч н о р а з н о о б р а з н а < ...> » . П р о ц е с с д р о б л е н и я б е с к о н е ч е н и н е и м е е т г р а н и ц . Д о с т о е в с к и й р а с с к а з а м и о к а т о р ж н ы х художественно доказывает эту мысль. Обратим внимание на то, что в остроге «все были мечтатели». Все мечтали о свободе, таили в себе надежду на нее. П одчеркивая это общ ее всем состояние, Д остоевский делит каторжан с разным характером реакции, воли, силы чувств и развитости ин теллекта на группы. О дни эту ж гучую для них надеж ду на свободу глубоко прячут даже от сам их себя. Д ругие - также «таили про себя свои упования», но были более склонны к вере и надежде. Были и «отчаявш иеся», были, казалось бы, совсем «равнодуш ные». Но все они приняли за правило: 4 Ф. М. Д остоевски й . Полное собрание сочинений в тридцати томах. Т. 28. Кн.1. Л ., 1985. С. 169, 172, 349.

«простодуш ие и откровен и е бы ли в презрен и и ». И «тихие», и «злоб ны е» одинаково сопротивлялись заглядыванию в их души. М ожно ощ утить разницу в способах защ иты себя - мечтающ его - от чужого взгляда. Отсюда и деление на угрю мых - мрачных и светлых - тихих - добрых. А как осторожно говорит Достоевский: «Сдается мне, что в остроге был еще отдел вполне отчаявшихся». Это - «сдается мне» относится к невозмож ности знания глубин души. Тайна сокрытия человеком своего «я» меш ает разгадать его. О пределенное противоречие кроется в разделении героев на «молчаливых» и «говорунов». Каторжники, замечает рассказчик, чащ е всего были «молчаливы» относительно «своих чувств, чужими же чувствами они интересовались живо». Все они мечтали «про себя», следовательно, это разделение затрагивает лиш ь внеш ню ю характеристику, однако психологические основания для вы деления «молчаливых» есть. Например, Сушилову отводится роль человека, личность которого была узнана. Напомним, что во время, близкое к написанию «Записок из Мертвого дома», Д обролю бов в статье «Забиты е люди» выделял группы характеров-типов по нравственным качествам и, в целом, обликам героев, выявляющим определенные социальные закономерности. Это, заметим, наиболее „проторенная” дорога к пониманию типов героев Достоевского. Важнее сегодня другое, особенно для наших целей, - определение групп характеров со стороны способов их создания, их структуры. Ещ е М. М. Бахтин утверж дал, что герои Д остоевского поливариантны , между тем «до сих пор еще так сильна тенденция монологизировать романы Достоевского. О на выражается в стремлении давать при анализе заверш аю щ ие оп ред елен и я героям, н еп рем ен н о находить опред елен н ую м он ологи ч ескую авторскую идею »5 С. М. Соловьев, принимая концепцию Бахтина, вы являет в тв о р ч е с т в е Д о сто евск о го и м о н о л о ги ч еск и е, и п о л и вар и ан тн ы е образы : «Образы поливариантные, многосоставные являю тся открытием Достоевского, новым типом человека в мировой литературе и искусстве. Противоречивость свойств этого человека (именно в этом и основа всего типа!) представляла для Достоевского значительные сложности; и понятно, почему в его произведениях встречаю тся жалобы на трудность в передаче нового характера»6. В «Записках из Мертвого дома», действительно, имеются и монологические, и в, большинстве случаев, поливариантные образы. На последних «держится» сама структура прои зведени я, пред полагаю щ ая откры тие «тайны » человека: его характера, психологических состояний, мотивов поведения и много другого. Вернемся к «разрядам», чтобы отметить: группа «мрачных» в наибольшей степени обладает «вариантностью» характеров. И это понятно. Достоевский пристально искал «человека в человек», разгадывал тайну именно этих лиц, которые потеряли «об ли к Б ож ий», но не м огли не сохр ан и ть хотя бы в « зарод ы ш е» (слово Достоевского) человеческое начало. Наиболее показателен в этом смысле образ Орлова, не раз поразивш ий рассказчика своей непредсказуемостью. 5 М. М. Бахтин. Проблемы поэтики Достоевского. М ., 1972. С. 464. 6 С. М. С оловьев. Изобразительные средства в творчестве Достоевского. М ., 1979. С. 55.

С каж ем и о тех, кого им ен ую т в о стр о ге п алачам и . Э то плац -м ай ор, Ж еребятников, С м екалов и другие. Л ейтм отив обрисовки палачей: «Трудно представить, до чего можно исказить природу человеческую ». В месте с тем Д остоевский дает «примеры, до крайности странные», трактует действия палача, полагая в нем возможное актерство, увлечение, азарт при отсутствии ненависти к жертве, в обыденной ж изни палач может быть человеком «даже добрым, даже честны м, даж е уваж аем ы м ». Словом, и данная группа персонаж ей отвечает представлению о полифонии образов, лиш ний раз дает повод говорить о том, что в каждом человеке сокрыты человеческие качества, пусть даже исковерканные. И обратное: «Свойства палача находятся почти в каждом современном человеке». У тверж дая так, Д остоевск и й п редупреж дает об оп асн ости лю бой тирании, «потребности самовластия», безграничного своеволия. Лю бопытно сопоставить два высказывания повествователя «Записок»: «все лю ди, все ч ел о в ек и » и «что х ар ак тер , то и вар и ац и я» . П ер во е - только констатация, хотя и с позиций человеколюбия, что особенно ощ утимо на фоне слов Достоевского в письме брату: «Люди везде люди». Второе утверждение содержит заявку на исследование, преж де всего художественное. Сама «тайна» привлекает Достоевского. О ней он постоянно будет упоминать в «Записках». Д аж е о сам о м р а с с к а зч и к е , Г ор ян ч и ко ве, к о то р о м у п о р у ч е н о п и с ат е л е м о б н а р у ж и в а т ь с о к р о в е н н о е в ч е л о в е к е . П р и к а ж д о м с л о в е « и з д а т е л я » о Горянчикове о б н аруж и вается стр ан н о сть, загад о ч н о сть его ф игуры : «О н выслуш ивал каж дое слово ваше, как будто в него вдумываясь, как будто вы вопросом ваш им задали ему задачу или хотите выпытать у него какую-нибудь тайну <...>». Это только начало движения мысли: «<...> Сам не знаю почему, он мало-помалу начал интересовать меня. В нем было что-то загадочное <...>». В дальнейш ем, когда Горянчиков сам поведет повествование, постоянно будут встр еч аться о со б ы е п ри м еты и об щ и е д о к азател ьства за гад о ч н о сти человеческой натуры: от обнаруживаю щ их себя «вдруг», скрытых в глубинах душ и человека, потенций, до бессознательных душ евных движений, остаю щ ихся навсегда непознанными; от некоторой намеренной неопределенности в описании характеров до ярко выраженных в них противоречий, начал двойственности. Не однажды читаем: «странны й человек», «странны й психологический случай», « с т р а н н о е в ы с о к о м е р и е » , « с т р а н н о е о т к р о в е н и е » и т.п . Б е с ч и с л е н н ы употребления: «как будто», «какой-то», «что-то», «отчего-то» и других слов и об о р о то в, п о д ч ер к и в а ю щ и х н е я с н о с т ь , н ео п р ед ел ен н о ст ь и в о п и сан и и характеров, и в раскры ти и внутреннего м ира персонаж ей. Н еопределенны е местоимения позволяю т во всех случаях наполнить образ ощ ущ ением загадки: рождается мысль об «избытке» того, что не поддается осмыслению. * * * 9 октября 1859 года Д остоевский пиш ет брату: «Личность моя исчезает. Это записки неизвестного». Безусловно, нельзя всецело доверять этим словам; правы

исследователи, утверждаю щ ие: «Устранив себя как персонаж, Д остоевский менее всего думал об устранении своей точки зрения»7, «воссоздал в «М ертвом доме» канву своего душ евного состояния»8, «его размыш ления тоньш е, умнее мыслей скромного, ординарного человека Горянчикова»9. Как ни рассматривать роль, место, значим ость Горянчикова-рассказчика и его соотнош ение с личностью Д остоевского, важ но одно: п и сатель вы разил в его запи сках свое видение и понимание многого, что ему приш лось пережить, какими дорогами мысли пройти. Он «весь был поглощ ен изучением человека», - пиш ет в воспоминаниях А. Е. Врангель - свидетель работы Достоевского над произведением10. «Изучает» человека и рассказчик «Записок». При этом, в духе Достоевского, он постоянно находится м еж ду сильны м ж елани ем «разгадать» и не менее сильным ощ ущением: «очень трудно бывает распознать человека». Н а первых с т р а н и ц а х с в о и х з а п и с о к Г о р я н ч и к о в о с т а н а в л и в а е т с я л и ш ь н а о д н и х впечатлениях от окружаю щ их его людей. Не случайно книга открывается главой « П ер в ы е в п еч атл ен и я» . В от одно из м н ен и й Г орян ч и кова: « в п еч атл ен и я действительности всегда сильнее, чем впечатления от простого рассказа». Но и впечатления действительности не безупречны: «Вот почему я и считал, что если смотрел на все с таким жадным взглядом, усиленным впечатлением, то все-таки не мог разглядеть много такого, что у меня было под самым носом». Он не раз будет возвращ аться к «чудовищ ным и неож иданным впечатлениям первого дня». Но будет памятно ему и чувство: «с первого ш ага в этой ж изни поразило меня, ч то я к а к будто и не н а ш е л в н е й н и ч е г о о с о б е н н о п о р а ж а ю щ е г о , необыкновенного или, лучш е сказать, неожиданного», - знаменательная фраза из излю бленных Д остоевским. В ней и «за» и «против» утверждения. Но важно, что с нее рассказчик начинает путь от просто впечатлений к их осм ы слению : «впоследствии, уже довольно долго пожив в остроге, осмыслил я вполне всю исклю чительность, всю неож иданность такого сущ ествования и все более и более дивился н а него». В этом вы сказы вании можно увидеть вехи и пути, через которые, по Достоевскому, проходит всякий, кто желает познать человека и мир. О братим вним ание на напряж енность м ы сли, эм оци ональность восприятия, общ ий настрой Горянчикова, свойственны й всегда героям Достоевского и самому писателю. Н а «впечатлении» от облика человека строится обы чно характеристика п е р с о н а ж а . О Г а зи н е : «О н п р о и зв о д и л н а в сех с т р аш н о е , м у ч и т е л ь н о е впечатление». С ироткин ж е - «загадочное сущ ество»: убил начальника, но выглядел ош еломляющ е: «преж де всего меня поразило его прекрасное лицо». О тметим глубину воздействия на рассказчика внеш них форм проявления обаяния 7 В. Кирпотин. Достоевский в шестидесятыіе годыг. М., 1966. С. 382. 8 В. А. Туниманов. Творчество Достоевского. 1854-1862. Л., 1980. С. 91. 9 И. Д. Якубович. «Записки из Мертвого дома» и «В мире отверженныіх» П. Ф. Якубовича. B: Достоевский: Материалыг и исследования. Т. 8. Л., 1987. С. 197. 10 А. Е. Врангель. Из воспоминаний о Ф. М. Д ост оевском в Сибири. B: Д ост оевский в воспоминаниях современников. В 2-х тт. Т. 1. М., 1990. С. 362.

или, нап роти в, устр аш аю щ его ви д а чел овека. В р еак ц и и н а вп ечатлени е, в у г а д ы в а н и и с о к р о в е н н о г о в ч ел о в е к е п р и н и м а е т у ч а с т и е и в с я м а с с а н а с е л я ю щ и х о с т р о г . К ак о б ъ я с н е н и е э т о м у з в у ч и т ф р а за : к а т о р ж а н е « и н с т и н к т и в н о р а с к у с ы в а ю т ч е л о в е к а » . В п о в е с т в о в а н и и п о с т о я н н о присутствует, и даже акцентируется, их взгляд на многие явления, в первую очередь, эм оци ональное восп ри яти е каж дого человека, за которы м следует суждение о нем, всегда выдерж анное в форме выражения лю бви, ненависти, боязни. Они уважают, презирают, высмеивают... Кажется, ни один герой не обойден проявлением оценочного отнош ения к себе. Во всем этом было немало непонятного, а то и удивительного, например, в отнош ении к полковнику: «его не то что лю били арестанты, его они обожали». О Смекалове «вспоминали с радостью и наслаждением», о том, как он сек, - «припоминалось чуть не с умилением». Попытки объяснить есть - прощ ение секущ ему «за ласковое слово». Выражение чувств, направленных на других, не м о гл о не х а р а к т е р и з о в а т ь с а м о го ч у в с т в у ю щ е г о . А р е с т а н т ы не в с е г д а о к а зы в а л и с ь б езу п р е ч н ы и л и хоть о т ч а с т и с п р а в е д л и в ы м и в р е а к ц и я х , э м о ц и о н а л ь н ы х с у ж д е н и я х о ч е л о в е к е . Л ю д с к и е т о л к и ч а с т о будто «обволакивают» арестанта, создавая вокруг его личности ореол необычности, исклю чительности. Подчас вольное и необоснованное приписы вание ж утких и страш ны х преступлений делает из «посредственного» каторжника чрезвычайно страш ного, вызывающ его чувство ужаса, арестанта. Так, Газину арестантская молва приписывала убийство малолетних детей. Чтобы узнать человека, нужно время и масса наблюдений. П оэтому в книге часто повторяется слово, которое граничит с понятием, несет близкую к нему функцию: «впоследствии». «Впоследствии я узнал, что подобные ш утки были чрезвычайно невинны»; «В первые дни моей острожной ж изни я сделал одно наблюдение и впоследствии убедился, что оно верно» и тому подобное. Только со временем можно понять человека. Н а этой истине упорно настаивает автор «Записок». В его «догадках» о человеке присутствует и знание о его сложности, изменчивости, резких переходах от одного состояния к другому и многом другим, что не позволяет обнаружить раз и навсегда правду о человеке. Повествователь м н о г и м и с п о с о б а м и д е м о н с т р и р у е т с в о е п о н и м а н и е э т о й с л о ж н о с т и и невозмож ности окончательного суждения. Есть еще одно важное положение, выводимое из содерж ания «Записок»: человек связан и не может быть не связан со средой своего общения. Когда-то Н. А. Бердяев сказал, что «единственное серьезное ж и зненн ое дело лю дей Д остоевского есть их взаим оотнош ение, их стр астн о е п ри тяж ен ие и о т т а ­ лкивание»11. В общ ении герои «Записок» приобретаю т то, что их объединяет, в чем они сходны. В этом смысле каждый отдельный человек представляет среду. «О бщ ий тон», делая человека зависимым в его взглядах, помыслах, поступках, затрудняет поним ание особости, но в то же время в ряде случаев помогает 11 Н. А. Бердяев. Откровение о человеке в творчестве Достоевского. С. 170.

ее разглядеть и объяснить. «О бщ ий тон составлялся снаруж и из какого-то особенного, собственного достоинства, которым был проникнут чуть ли не каждый обитатель острога». А вот о зависимости: «Бывали характеры, резко выдаю щ иеся, трудно, с усилием подчиняющ иеся, но все-таки подчиняющ иеся». Значит, разговор о единичных характерах, как и психология личности, не может быть представлен вне психологии той же массы. В свое врем я Е ж и С тем повский обратил вним ание на ф игуры поляков в « З а п и с к а х » , « п о я в л я ю щ и е с я в м о м е н т ы с а м о г о с и л ь н о г о с ю ж е т н о го напряж ения». К ритик не считает, что «образ поляков пристрастен, искаж ен неудерж имой ж аж дой унизить», но подм ечает ж елание подчеркнуть «вечно ж и вое, н еутоли м ое сам о л ю б и е своих сокаторж н и ков-п оляк ов», н ай ти ему объяснение: «Их страданий, казалось, не см ягчило ни время, ни сочувствие товарищ ей по несчастью , которых они чуж дались и как будто презирали». Стемповский видит возможность сказать об общ ем тоне описаний поляков как о не выходящих «за рамки объективных», однако учитывает, что те, с кем судьба с в е л а ав т о р а « З а п и со к » , б ы ли « м у ч е н и к а м и за свою и д ею » , п р и н и м ал и «мистическое утеш ение в мессианизме», что отвергалось Д остоевским 12. Судя по тексту «Записок», Д остоевский действительно понимал трагедию поляков, причины их мрачности и нетерпимости: «<...> все они были больные нравственно, желчные, раздраж ительные, недоверчивые, это понятно: им было тяжело, гораздо тяжелее, чем нам. Были они далеко от своей родины. Некоторые из них были присланы на долгие сроки <...>, они с глубоким предубеждением см отрели на всех окруж аю щ их <...>, что тоже очень было понятно: на эту несчастную точку зрения они были поставлены силою обстоятельств». Впрочем, «несчастная» точка зрения была узкой, несправедливой, особенно ввиду того, что «никто из каторжных <... > не упрекнул их ни в происхождении, ни в вере их, ни в образе мыслей <...>, обращ ались даже уваж ительно <...>». П ри этом рассказчик «Записок» не только сочувствовал товарищам-полякам, но с некоторыми из них «сходился довольно коротко и даж е с удовольствием», прислуш ивался к их суждениям о сословных конфликтах в остроге, о реш ительных, бесстрашных характерах. С л о ж н о ст ь « р а зг а д ы в а н и я » х а р а к т е р о в о б у с л о в л е н а б о л ее в с е го их неоднозначностью , склонностью к резкой изм енчивости. С казывалась точка зрения Достоевского: «тайна» - это сф ера «бессознательного». Как в письмах поры создания «Записок» Д остоевский говорил о «наруж ной коре» человека, так и в «Записках» рассказчик ставил себе задачу: «снять наружную кору», увидеть за ней и стин ное лицо, м ож ет быть, дойти до настоящ ей глубины, до причин «непредсказуемости». Способы ее выявления различны. Один из них - описание внутреннего мира героя, ситуации, значительного события через очень емкое и значимое у Достоевского слово «вдруг». «Часто человек сам терпит несколько 12 Е. Стем повский. Поляки в романах Достоевского. B: Н овая П ольш а. 2000. № 7-8. С. 54, 55, 65.

лет, смиряется, выносит ж есточайш ие наказания и вдруг прорывается на какой- нибудь малости, на каком-нибудь пустяке <...>». Здесь же: «ничего не может быть лю бопытнее этих странных вспыш ек нетерпения и строптивости» - фиксация внезап ны х «вспы ш ек» как клю чей к сокровенному. Л ю бопы тно, что слово «вдруг» сопровож дает раскрытие образа самого повествователя - наблюдателя и судьи других. Его «загадочность», с одной стороны, не способствует вере в надеж ность его суж дений. Но с другой - подтверж дает авторскую мысль о наличии в каждом человеке неуловимого, неожиданного. Т рудноп озн аваем ость ч ел овеч еск ой натуры о ттен яется и своеоб рази ем в использовании общ еизвестных художественных приемов: внешнего портрета, раскрытия внутреннего мира через диалог, монолог-исповедь и др. Они выполняют, казалось бы, обычную функцию: представить человека раскрытым для читателя «настежь». Но в разны х формах присутствует и здесь подчеркнутый элемент недосказанности. Автор «Записок» лю бит всматриваться в детали наружности, особенно в выражение глаз, свойственные человеку жесты, манеру держать себя. «По лицу его было видно, что это самый не задумывающийся человек в мире», - сказано о Жеребятникове. «Я любил его улыбку, всегда нежную и сердечную», - написано об Алее. Однако и тот, и другой случай описания - в традициях литературного анализа. Он становится ярко «достоевским», когда пронизывается взглядом на человека как сущ ество противоречивое, многомерное и потому трудноуловимое в своем психологическом, скрытом за наруж ностью начале. И н о гд а, без о б ъ я с н е н и й , п и с ат е л ь д ает р и с у н о к в н е ш н о с т и , н ам е р е н н о исключающий единство впечатления. Например, высказывания, которые относятся к П етрову, н а д е л ен н о м у д в о й с т в е н н о й н ат у р о й , - с н ей н ес о гл а с о в ан и е в восприятии особенно закономерно. В сегдаш н ее н ерасп ол ож ен и е Д осто евск о го - от н ед овери я - к п си х о ­ логическому анализу напрямую (от всезнаю щ его автора - к герою), сказалось и в « З а п и с к а х » . Ч и таем : «И кто знает, какой п с и х о л о ги ч е с к и й п р о ц есс соверш ился тогда в душ е его!» Надежным, хотя и не совсем, способом узнать человека был, по мнению Достоевского, рассказ его о самом себе. Однако в нем много неосознанного и бессознательного, а иногда есть и намеренное стремление обмануться, утаить обнаруженную правду: «Кто знает, может быть, стыдился про себя». И споведи персонаж ей раскры ваю т мотивы поведения и преступлений, которы е далеко не всегд а ясн ы сам ом у говорящ ем у, а нередко о тр аж аю т п а р ад о к сал ьн о е п си х ологи ческое состоян и е. Н апри м ер, «со сто ян и е не без примеси того злорадного ощ ущения, которое доходит иногда до потребности нарочно бередить свою рану, точно ж ел ая п олю боваться своей болью », - т и п и ч н о е с а м о ч у в с т в и е г е р о е в Д о с т о е в с к о г о во в с е м его т в о р ч е с т в е . Э м о ц и о н аль н ая н ап р яж ен н о сть и сп овед и со зд ается как сам им п ересказом собы тий - часто затаенным, так и репликам и заинтересованного слушателя, в с е г д а о б е с п о к о е н н о г о с л у ч и в ш и м с я . В в о д и с п о в е д и в п о в е с т в о в а н и е подчеркивается. Нередко - благоприятным начальным впечатлением от того, кто будет рассказывать затем о своем страш ном поступке (например, Сироткин).

Подчеркнутый интерес главного героя к другим персонаж ам составляет один из источников захватываю щ ей силы «Записок». Исповеди, таким образом, звучат в составе диалогов. Д иалог у Достоевского, по мнению М. М. Бахтина, является не пред двери ем к д ей стви ю , он - сам о дей стви е. В се д и ал оги насы щ ены художественным материалом, помогаю щ им обнаружить натуру, своеобразие той или иной личности. О тметим как способ «испытания» характеров в книге - смех. В «Записках» находим наблюдение Достоевского: «М ожет быть, я ош ибаю сь, но мне кажется, что по смеху можно узнать человека, и если вам с первой встречи приятен смех кого-нибудь из соверш енно незнаком ы х лю дей, то смело говорите, что это человек хороший». Здесь же о странном: «Только в остроге я слыш ал рассказы о самы х страш ных, о самых неестественны х поступках, о самы х чудовищных убийствах, рассказанные с самым неудержимым, с самым детским смехом». Смех м ож ет о б о зн а ч а т ь б е зо б и д н о е к о м и ч е ск о е в о с п р и я т и е д е й с т в и т е л ь н о с т и (« ш у тн и к » Б ак л у ш и н ). Е сть у Д о сто ев ск о го и см ех -м аск а, за к о торой - о т в р а т и т е л ь н а я л и ч н о с т ь . « Н р а в с т в е н н ы й К в а з и м о д о » А -в р а з д р а ж а л Горянчикова своей вечной «насмеш ливой» и «отвратительной» улыбкой. Лю ди не лю бят быть смешными. И это нередко заставляет их принимать правила поведения среды, которые в глубине душ и они, может быть, и осуждают. Поэтому особо отвратителен массовый смех и даже подтрунивание, особенно над униж енны м и униж аю щ им себя человеком. Ж уткость атмосферы, в которую п о п а л Г о р я н ч и к о в , п е р е д а е т с я у п о м и н а н и е м уж е не см ех а, а х о хота - «бесстыдного хохота» «среди ругательств и невыразимого цинизма». Но в этом ли суть Человека? М ожно ли в разгадывании ее остановиться и довольствоваться снятием лиш ь некоторой части «наруж ной коры»? Д остоевский продолжает поиски «человека в человеке». * * * В «М ертвом д ом е» о т р а зят с я р азм ы ш л ен и я п и сател я о ч ел о в еч еск и х ц е н н о с т я х , д о с т о и н с т в е , о ч е л о в е ч е с к о м о б щ е н и и , о в о с к р е с е н и и и «восстановлении» человека и о многом другом. И если Достоевский сомневался в возможности разгадать все «тайны» человека, то знание его о том, каков должен быть человек, было в нем непоколебимо и соответствовало законам высокой нравственности. Известно, с какой горячностью в позднем творчестве Достоевского, в его публицистике будет отстаиваться мысль, что в самой природе каждого человека заложено все, что дано ему ж изнью своею развить или заглушить. «Записки из М ертвого дома» не обнаружили еще такого резкого неприятия «теории среды». Однако здесь прозвучит: «Те же, отступники дела, волки в овечьем стаде, что бы ни представляли в свое оправдание, как бы ни оправдывались, например хоть средой, которая заела и их в свою очередь, всегда будут неправы, особенно если при этом потеряли и человеколю бие. А человеколю бие, ласковость, братское

со с тр а д ан и е к больн ом у ин огда н уж нее ем у всех л екарств. П ора бы нам перестать апатически ж аловаться на среду, что она нас заела. Это, положим, правда, да не вся же <...>». Человек, по Достоевскому, вопреки действительности должен, даже обязан, оставаться человеком, к тому же «никакими клеймами, никакими кандалами не заставиш ь его забыть, что он человек». П рим еч ательно, что п р еступ л ен и я, со верш ен н ы е «светлы м и » героями, и н тересую т пи сателя значительно больш е, чем деян ия «злы х и угрю м ы х». П о д о п л ек а и м оти вы п р е с т у п л е н и й С и р о тк и н а, А л ея, с т ар и к а с т ар о в е р а рассмотрены тщательно и скрупулезно. Светлые личности потому и светлые, что хранят в себе врожденное нравственное чувство, - такова мысль Достоевского. Но все же, почему робкий Сироткин оказался убийцей, а справедливый Аким Акимыч устроил самосуд над человеком? По словам Сироткина, на преступление его толкнуло «ж естокосердие» окруж аю щ их. Недаром А лей во врем я прощ ания говорит главному герою: «ты меня человеком сделал». Затем писатель продолжает: «Боже мой! Д а человеческое обращ ение может очеловечить даже такого, на котором давно уже потускнел образ божий». Лезгин Нурра произвел, как говорит Горянчиков, на него с первого же дня «отрадное и самое милое впечатление»: «ему жаль меня». Однажды он наблюдал, как «родственно отозвался в душах» каторжан неудачный побег их товарищей: «все стали сердечно следить за ходом дела в суде». Каторга привела писателя к мысли о том, что лиш ь в религиозном сознании во всей глубине осмысляется проблема человека. В человеке, минуя наносное, утверж дается духовное начало, а как исток его - народная вера в добро, любовь, «си я ю щ у ю л и ч н о с т ь » Х р и с т а. В « З а п и с к а х » Д о с т о е в с к и й н е о д н о к р ат н о описывает молящ ихся арестантов, их благоговейное отнош ение к религиозным праздникам. Значим рассказ о двух стариках, каждый из которых - «мученик за веру» и готов пострадать за нее, а также образ Алея, который учился русскому язы ку по Новому Завету, горячо отозвался о Христе: «И са святой пророк; И са божий слова говорил». Однако еще не наступило время, когда Д остоевский страдание, «мученичество» возведет в ранг добродетели. П оэтому милые, тихие старички с «кроткими глазами» не несут в себе всей нравственной правды. Одно из сильнейших чувств человека - любовь к жизни. Вспомним, с каким настроением Достоевский отправлялся на каторгу и как он расценивал, казалась бы, не сулящую никакой отрады жизнь: «Жизнь дар, жизнь счастье!». И об этой страсти к жизни он будет говорить в «Записках», включая сюда мысли и о привыкании к тяжелым обстоятельствам. Позже, например в «Преступлении и наказании», он выразит свою мысль: «Подлец человек ко всему привыкает». В «Записках» этому соответствуют рассуждения о «живучести человека». В связи с естественной потребностью в живой жизни, находится, по убеждению Достоевского, «детскость» лучших человеческих натур. Она же - свидетельство «божьего» начала в природе ч ел о в е к а . О тсю д а п о с т о я н н о е о б н а р у ж ен и е, д аж е у сам ы х за к о р ен ел ы х преступников, «детскости» как живого ощ ущ ения жизни, как естественности и непосредственности, простодушия и доверчивости. Прочтем хотя бы страницы книги о театральном представлении в остроге или покупке лош ади. «Одним

словом, эго были дети, вполне дети, несмотря на то, что иным из этих детей было по сороку лет». К ч еловеч еск и м ц ен н о стям Д о с то евск и й о т н есет не только «м ягкость сердца», «душ евную ч естность». П арадоксально сходятся в своих ведущ их внутренних качествах Сироткин и Петров, А лей и Орлов. П оследний изумил рассказчика тем, что «м ог повелевать собою безгранично». А вот об Алее: «сильная и стройная натура, несмотря на всю видимую свою мягкость». Таким образом, в «ибо хочу быть человеком» вклю чается, по Достоевскому, и энергия, сила, т в ер д о сть , необ ходи м ы е д ля с о х р ан ен и я ч ел о веч еск о го в ч ел овек е, укрепления нравственных основ. Н аблю дения в остроге дали богатый материал для размыш лений в «умной и н а зи д а т е л ь н о й » к н и ге , как о й я в л я е т с я , по с л о в ам Л . Т о л стого, к н и га Достоевского о каторге. Как складывается в повседневной жизни представление о человеке, что из этого п редставлени я оказы вается верны м и приближ ает к « р азгад ы в ан и ю » л и ч н о с т и - гл авн ая и д ея худ о ж ествен н о го п о с т р о е н и я «Записок из М ертвого дома». А кцентируется при этом стремление постигнуть н ат у р у ч е л о в е к а не то л ь к о в и н д и в и д у а л ь н ы х п р о я в л е н и я х , а в о б щ и х закономерностях. В письме к брату перед отправкой на каторгу Д остоевский говорил о своем ж елании «учиться, что есть человек и жизнь». И он учился - от первой до последней своей строки. * * * Д о сто евск о м у п р и н ад л еж и т ви д н о е м есто среди р о д он ачал ьн и ков так называемой «лагерной прозы». Он следовал давней традиции, идущей от «Моления Д аниила Заточника», осмы сленного последую щ им и поколениями под знаком острога, от «Ж ития» протопопа Аввакума, который впервые писал о себе, как о литературном герое тюремного быта. Он создал книгу о «неистовом» человеке, каким, по существу, был и сам автор «Записок». Экспрессивно-психологическая устремленность их стиля навсегда останется в памяти литературы. В период обдумывания и художественного претворения зам ы сла «Записок» возросла ин тенсивность ин тереса Д остоевского к Гюго, преж де всего к его новелле «П оследний день осужденного» с образом «уединивш егося мыслителя». В ско р е Д о с т о е в с к и й п о зн а к о м и т с я с р о м ан о м « О т в е р ж е н н ы е » , н ап и ш ет предисловие к «Собору Парижской Богоматери», где разовьет дорогую для себя м ы с л ь , в о с п р и н я т у ю у Г ю го, о « в о с с т а н о в л е н и и п о г и б ш е г о ч е л о в е к а , задавленного несправедливо гнетом обстоятельств», об «оправдании униженных и всем и отринутых парий общ ества». В дальнейш ем при чтении произведений самого Достоевского писатели Европы вынесут впечатление о его «способности проникать в глубочайш ие тайны психологии», о «реализм е, почти уж асном в своей п р авд и во сти » (О. У ай льд). М ногое со ч ет ал о сь с их собствен н ы м видением ж изни человека в невыносимых условиях существования.

«Записки» Д остоевского потрясли их первы х русски х читателей, среди которых был Тургенев, отметивш ий «тонкую и верную психологию» выведенных лиц. Л. Толстой отозвался об авторе книги: «Точка зрени я удивительная - и ск р ен н яя , е с т е с т в е н н а я и х р и с т и а н с к а я » . Из н ее он счел необ ходи м ы м опубликовать в «К руге чтени я» отры вки «О рел» и «С м ерть в госп и тал е», возвратиться к «М ертвому дому» при описании тю рьмы и ссылки в романе «В оскресение». А как искренне, по-христиански, рисует Толстой ссыльных, наказанных страданиями «за то, что хотели быть тем, чем родились - поляками», в повести «За что?». Чеховская поездка на Сахалин, не по приговору суда, а по совести, его книга об увиденном - не следование ли нравственным требованиям Достоевского? Художественный опыт «Записок из Мертвого дома» так или иначе учитываю т ав т о р ы н е д а в н и х п р о и з в е д е н и й о т ю р ь м а х , л а г е р я х , п о д в о д я щ и х и т о г грандиозной и вместе с тем трагической советской эпохи. В книгах А. Сол­ женицына, в рассказах В. Ш аламова, в «Факультете ненужных вещ ей» Ю. Д ом­ бровского и других нередки упоминания о Достоевском, сопоставления обликов к а т о р ж н и к о в « З а п и с о к » и за к л ю ч е н н ы х Г У Л А Г а, б о ль - с о с т р а д а н и е , пронизы ваю щ ее картины «народны х испы таний». Не все уверовали в идею «восстановления», мало того, усомнились в полноте разгаданны х Достоевским «свойств русской души» (Ш аламов). Автор «Колымских рассказов» ж елал бы видеть не очерки типа «Записок из М ертвого дома», а очерки с «более авторским л и ц о м » . О т к р ы т о е « а в т о р с к о е л и ц о » о б н а р у ж и л « А р х и п е л а г Г У Л А Г » Солженицына с его убеж денностью в том, что «линия, разделяю щ ая добро и зло проходит <...> через все человеческие сердца». Более всего по тону и духу к «За­ пискам» Достоевского приближ ается рассказ Солженицына «Один день Ивана Денисовича». С воеобразное по стилю , на первы й взгляд - почти будничное повествование об «обыкновенной необыкновенности» лагерной ж изни содержит трагические сцены, сосущ ествую щ ие, как было у Достоевского, с выявлением в ч е л о в е к е его д о с т о и н с т в а , д о б р о ж е л а т е л ь с т в а , т е р п и м о с т и , к о т о р ы е поддерживают в нем твердые нравственные и духовные понятия. Достоевский, в св о ей « п о гл о щ ен н о ст и тем о й ч ел о в ек а» , им ел и и м еет н е м ал о е ч исло литературных наследников. Summary

"Notes from the Dead House" belong to the "camp prose" with expressive-psychological dominant. Constant Dostoyevsky’s absorption into the problem of human shows itself here through close attention paid to the solution of "human’s mystery", the quest for "human inside human". The general idea of artistic construction of this work is the movement from initial impressions towards discovery of the hidden gist. The writer aspires to comprehend human nature in its individual manifestations and general principles. The main motif of "Notes" - "I want to be a hu­ man" - is the result of his searching for the truth about a human being.