Widok Сюжет романа Ивана Тургенева „Отцы и дети” в свете художественной танатологии писателя

IRINA BELYAEVA

Московский государственный университет им. М. В. Ломоносова, Rosja

Сюжет романа Ивана Тургенева

Отцы и дети в свете художественной танатологии писателя

Среди так называемых больших тем, которые определяются в творче- стве Тургенева, Смерть является одной из ключевых. Танатологическая со- ставляющая присутствовала у писателя практически всегда, о чем бы ни шла речь в его произведениях — о Красоте, Любви, Счастье, Добре, При- роде. Тем более остро она звучит тогда, когда поднимается вопрос о чело- веческом существовании. Здесь Смерть оказывается той эсхатологической (конечной) границей, которая проливает свет на самые потаенные грани и разрешает всё самое, казалось бы, неразрешимое.

Мысль о смерти и бренности всего человеческого движет Тургеневым с первых его шагов в литературе. Не случайно один из первых опытов писа- теля, поэма Стено (1834), начинается с размышлений героя на развалинах Колизея. „Рим перешел, — горько констатирует он, — и мы исчезнем так же, не оставляя ничего за нами”¹. Сознавая это, герой кончает жизнь само- убийством, которое должно явиться доказательством его личной силы и сво- боды — своего рода бунтом против смерти. Поэма Стено — одно из ранних ярких проявлений пессимистических настроений Тургенева. Увлечение философией Шопенгауэра в более поздние годы, казалось бы, поддержива- ло тургеневский личный танатологический дискурс как пессимистический.

По свидетельствам мемуаристов, Тургенев интересовался мнением других о страхе, который человек испытывает перед смертью, и сам не стыдился признаваться в том, что смерть вселяет в него ужас. Это связано во многом с его личными фобиями, с ранней смертью отца, свидетелем которой он стал, мотивировано особой мнительностью (страхом холеры) и проч. Вот что вспоминала в этой связи Татьяна Львовна Сухотина-Толстая:

1 И. С. Тургенев, Стено, [в:] его же, Полное собрание сочинений и писем: в 30 т. Со- чинения: в 12 т., т. 1, Москва 1978, с. 335.

DOI: 10.19195/0137-1150.167.10

Однажды в Ясной Поляне во время обеда за столом находились […] несколько гостей и друзей. Среди них был наш великий Тургенев.

Заговорили о смерти, о страхе перед неизбежным концом.

— Кто боится смерти, пусть поднимет руку, — сказал Тургенев и поднял свою.

Он посмотрел вокруг себя. Только его большая прекрасная рука была поднята. За столом сидели мои братья, сестра, мои кузены и кузины — целая компания девушек и юношей моложе двадцати лет. Разве в этом возрасте боятся смерти?

— По всему видно, что я один, — грустно сказал Тургенев.

Тогда отец поднял руку.

— Я тоже, — сказал он, — боюсь смерти².

У Тургенева немало сочинений, в которых смерть присутствует не про- сто как тема или ключевой вопрос, но как образ с конкретными, физиче- скими очертаниями: смерть воссоздается в антропо- и зооморфном обли- чии, окруженная человеческими эмоциями — страхом, отчаянием, ужасом и бессилием. Да и в целом, как справедливо отмечал Юрий Манн, „трудно назвать другого писателя, у которого бы так часто произведения оканчи- вались смертью героя”. Это могут быть самые разные ситуации: „смерть борца и смерть жертвы, смерть неудачника и смерть игрока, ставящего на карту жизнь и отдающего ее бестрепетно за миг наслажденья”³. Все эти многочисленные умирающие персонажи Тургенева, вкупе со сложными религиозными настроениями писателя, должны, казалось бы, свидетель- ствовать о том, что для него вопрос о смерти решался исключительно в пессимистическом ключе в том смысле, что Смерть представлялась кон- цом существования неповторимой и уникальной личности, которая была малоинтересна Природе как таковая, поскольку у нее много других забот:

например, как „придать большую силу мышцам ног блохи”⁴.

Подобная точка зрения на функцию смерти в произведениях Турге- нева — как на предельную черту, за которой для человека нет ничего, но которая высвечивает особым образом последний шаг героя — доминирует в науке о творчестве писателя. Распространяется она и на ситуацию смерти Базарова. Вопрос о том, зачем умирает герой Отцов и детей (1862) и для чего Тургенев так обошелся с Базаровым, вставал неоднократно в критике и в читательской практике.

Николай Страхов, современник Тургенева, отвечал на этот вопрос так:

для тургеневского героя смерть — это „последняя проба жизни” и „по- следняя случайность”, которой он „не ожидал”. Базаров, по мысли крити- ка, „умирает, но и до последнего мгновения остается чуждым этой жизни, с которою так странно столкнулся” и которая „погубила его вследствие та-

2 Т. Л. Сухотина-Толстая, Воспоминания, сост., вступ. статья и примеч. А. И. Шиф- мана, Москва 1980, http://az.lib.ru/s/suhotinatolstaja_t_l/text_0020.shtml [дата обращения:

16.08.2017].

3 Ю. В. Манн, Базаров и другие, [в:] его же, Тургенев и другие, Москва 2008, с. 70.

4 И. С. Тургенев, Природа, [в:] его же, Полное собрание сочинений и писем: в 30 т. Со- чинения: в 12 т., т. 10, Москва 1982, с. 165.

кой ничтожной причины”. Однако „Базаров умирает совершенным героем, и его смерть производит потрясающее впечатление. До самого конца, до последней вспышки сознания, он не изменяет себе ни единым словом, ни единым признаком малодушия. Он сломлен, но не побежден”⁵.

Спустя почти полвека, размышляя о преждевременных уходах турге- невских персонажей, недоумевает о смерти Базарова Юлий Айхенвальд, хотя в сущности критик соглашается с тем, что сама ситуация смерти дела- ет из него настоящего героя:

Когда же он (Тургенев. — И. Б.) не знает, как и чем закончить, он, в своих худо- жественных силах всегда ограниченный, разрубает гордиев узел и заставляет своего героя на самом интересном месте его жизни умереть. Так он сделал с Базаровым, с Инсаровым, и напрасно он оправдывается тем, что героическая смерть Базарова только достойно восполнила его нравственный облик: читатели предпочли бы героя живого⁶.

При этом Айхенвальд обобщает многочисленные тургеневские ситу- ации, связанные со смертью таким образом: Тургенев „говорит обо всем”, однако „у него и смерть, и ужас, и безумие, — но все это сделано поверх- ностно и в тонах слишком легких”⁷.

Спустя еще почти пятьдесят лет после вышеупомянутой работы Ай- хенвальда о смерти тургеневского героя вновь читаем в русле его героиза- ции, или акцентуации „стойкости” в известной статье Юрия Манна Базаров и другие⁸, которая в свое время повлияла на вектор отечественной науки о Тургеневе и до сих пор остается актуальной. Но о смерти Базарова уче- ный пишет в русле общей традиции — как о логической точке в динамике этого художественного образа, подчеркивает ее героизирующую функцию:

Смерть Базарова оправдана по-своему. Как в любви нельзя было доводить База- рова до „тишины блаженства, тишины невозмутимой пристани”, так и в его предпо- лагаемом деле он должен был остаться на уровне еще не реализуемых, вынашиваемых и потому безграничных стремлений. Базаров должен был умереть, чтобы остаться Базаровым⁹.

В целом в читательском восприятии к настоящему времени уже закре- пился устойчивый стереотип, который мотивирован тургеневским песси- мизмом (или даже атеизмом, по мнению особенно строгих критиков, лю- бящих все приводить к одному знаменателю), а также желанием писателя показать сверхсилы своего героя, который сознает, что уходит в пустоту.

Поэтому Тургенев, с одной стороны, вроде бы не знает, как разрешить мо-

5 Н. Н. Страхов, И. С. Тургенев. Отцы и дети, [в:] Критика 60-х гг. XIX века, сост., всту- пит. ст., преамбулы и примеч. Л. И. Соболева, Москва 2003, http://az.lib.ru/s/strahow_n_n/

text_0050.shtml [дата обращения: 16.08.2017].

6 Ю. И. Айхенвальд, Силуэты русских писателей, Москва 1908, с. 138.

7 Там же, с. 138.

8 Первая публикация статьи состоялась в журнале „Новый мир” в 1868 году.

9 Ю. В. Манн, Базаров и другие…, с. 70. Выделено нами. — И. Б.

гучую натуру Базарова в современной ему российской действительности, поскольку герой якобы опережает свое время, и потому предпочитает его

„похоронить”, с другой — демонстрирует его героическую натуру, не по- боявшуюся спорить с Богом. Не случайно так сильна в последнее время версия о смерти Базарова как о своего рода самоубийстве¹⁰. Такая трактов- ка стала сейчас едва ли не „общим местом”.

В этом плане Тургенев даже противопоставляется другим русским писателям, его младшим современникам, у которых смерть оказывается религиозно-философским стержнем творчества. Так, Владимир Линков определенно считает, что „Базаров, и умирая, […] продолжает «раскры- вать» человеческие качества — ум, мужество, стойкость — и демонстри- ровать свое превосходство над окружающими”, но остается героем так называемого „социального романа” и отражает ведущий пафос творчества Тургенева, то есть его социальность, тогда как у Льва Толстого и Федора Достоевского, писателей „философско-религиозной формы”, „другой круг интересов”¹¹, в котором именно вопрос о смерти и является магистраль- ным. Магистральным не в смысле сюжетного хода или приема, поскольку и у Тургенева смертей немало, но в плане онтологическом.

Думается, что вопрос о значении и функции смерти Базарова еще дале- ко не исчерпан, особенно если взглянуть на нее в свете тургеневской худо- жественной антропологии, образно изложенной в знаменитой статье писа- теля под названием Гамлет и Дон Кихот (1859). Эта работа посвящена, как известно, не столько анализу типов Шекспира и Сервантеса, сколько тому, как устроен человек, в особенности человек современный, и именно ситуа- ции смерти — то есть тому, как умирает Гамлет и как умирает Дон Кихот — отводится в ней ключевая роль. Оценка типов Гамлета и Дон Кихота, а точнее двух граней — „центробежной” и „центростремительной”¹² — единого и неделимого человеческого „я”, двух крайних точек внутренне чрезвычайно сложного и широкого диапазона качеств современного чело- века, ведется Тургеневым в четырех плоскостях. Гамлет и Дон Кихот (как две грани человека, а не типы в нашем современном понимании этого сло- ва) представлены в их отношении: 1) к общему (всеобщему) — здесь акту- альным оказывается вопрос веры; 2) к социуму, в том числе в плане значе- ния поступков героев для окружающих и их способности к коммуникации;

3) к любви — здесь определяющей оказывается способность любить — и 4) к смерти. Последний момент — один из коренных и кульминационных

10 См.: Т. В. Швецова, Эстетическое воплощение Гамлета в художественном созна- нии И. С. Тургенева, „Филология и человек” 2013, № 1, c. 17–18; D. Lowe, Fathers and sons, Ann Arbor 1983, с. 131.

11 В. Я. Линков, История русской литературы (вторая половина XIX века), Москва 2010, с. 79, 167.

12 Первая публикация статьи состоялась в журнале „Новый мир” в 1868 году.

в осмыслении Тургеневым разных вариантов проживания человеком эсха- тологической ситуации.

В том, как умирает Гамлет и как умирает Дон Кихот, по мысли Турге- нева, кроется разгадка не только их конкретной жизни, но и Жизни вообще.

Смерть объясняет и разрешает многое, что раньше казалось не вполне про- ясненным. Оба героя умирают, полагает Тургенев, „трогательно”, но под- черкивает: „как различна кончина обоих!”¹³.

Гамлет „смиряется, утихает, приказывает Горацию жить, подает свой предсмертный голос в пользу молодого Фортинбраса, ничем не запятнан- ного представителя права наследства…” — это с одной стороны. Но с дру- гой — его „взор […] не обращается вперед… «Остальное… молчание», — говорит умирающий скептик — и действительно умолкает навеки”¹⁴. А это значит, что встреча с молчанием оказывается для Гамлета пределом, за которым далее нет ничего. По крайней мере так видит Тургенев гамле- товскую сущность человека, оставляющую в нем место для сомнений и для того, чтобы в какой-то момент признать и себя Ничем.

Смерть Дон Кихота тоже „трогательная”, но она совсем иного рода, по- скольку „навевает на душу несказанное умиление”¹⁵. Слово „умиление” ге- нетически связано с религиозным чувством, что сказывалось и в его общем употреблении в русском языке XIX века, о чем свидетельствует, например, словарь Владимира Даля¹⁶. Именно такая эмоция, по мысли Тургенева, должна рождаться у читателей Сервантеса. Не случайно „в это мгновение [то есть в момент смерти Дон Кихота. — И. Б.] всё великое значение это- го лица становится доступным каждому”. Величие заключается в том, что Дон Кихот просит прощения у своего оруженосца, прощается и вспоминает свое прозвище Alonso el Bueno. „Я снова Алонзо добрый, — говорит он, — как меня некогда называли”. Упоминание этого слова „добрый”, по мысли Тургенева, „удивительно”, и оно должно „потрясти” читателя, поскольку

„одно это слово имеет еще значение перед лицом смерти”¹⁷.

И далее Тургенев обращается к Первому посланию апостола Павла к ко- ринфянам [1 Кор. XIII: 1-8], подчеркивая в апостольских словах о даре Любви идею бессмертия. Если „все великое земное” и „разлетается, как дым…”, — пишет Тургенев — и в этом как раз сказывается гамлетовская природа че- ловека и мира, — то „добрые дела не разлетятся дымом; они долговечнее самой сияющей красоты”. „Всё минется, — сказал апостол, — одна любовь

13 Там же, с. 347.

14 Там же, с. 347. Выделено нами. — И. Б.

15 Там же, с. 347.

16 „Умиление — чувство покойной, сладостной жалости, смиренья, сокрушения”, а в ка- честве примера приводятся выражения: „молиться в умилении”, „умиление есть милосер- дие на деле” и др.: Толковый словарь живого великорусского языка Владимира Даля, т. 4, Санкт-Петербург-Москва 1882, с. 506.

17 И. С. Тургенев, Гамлет и Дон Кихот…, с. 348. Выделено нами. — И. Б.

останется”¹⁸ — так Тургенев, хотя и несколько вольно, излагает вышеупо- мянутые стихи и свидетельствует о том, что каждой человеческой душе дарована такая возможность: пережить чувства, свидетельствующие о ее не- конечности, о ее живой связи с миром, с людьми и Богом, поскольку она, эта душа, по природе своей сопричастна любви, которая „никогда не перестает”

[1 Кор: XIII, 8]. Смерть Дон Кихота осмысляется Тургеневым, вне прямого религиозного проповедничества, как наиважнейший момент величия ре- лигиозной души, которое доступно испытать всякому человеку уже по самой природе его¹⁹.

Итог статьи Гамлет и Дон Кихот в виде как бы неожиданного для не- верующего писателя обращения к библейскому тексту, в немалой степе- ни противоречит отмеченным нами выше и бытующим в тургеневедении представлениям, согласно которым он являлся космическим пессимистом и предпочитал Богу Прометея и сатану, как следует из одного раннего его письма к Полине Виардо. Тургенев пишет своей любимой женщине и вели- колепной певице, что он как „бунтарь и индивидуалист” ищет „истины, а не спасения” и ищет ее „от собственного ума, а не от благодати”²⁰. Все это, казалось бы, однозначные свидетельства его решительного неверия, либо равнодушия к вопросам веры. К тому же известно, что Тургенев вообще очень боялся смерти, ее вида, прихода, что не соответствует христианскому вероучению.

Однако если согласиться с писателем в том, что Гамлет и Дон Кихот — это не столько самодостаточные и замкнутые в самих себе типы, сколько крайние грани оси, на которой „вертится”²¹ единая человеческая натура, то Смерть в тургеневской антропологии и амбивалентна, и обладает внутрен- ней нераздельной целостностью. Она предполагает два равновозможных исхода для современного человека, всегда разъятого между верой и сомне- нием. Смерть становится знаком конца, трансформации человека в Ничто, в молчание, в темноту, и одновременно свидетельствует о его „жизни бес- конечной”. Именно этими словами, восходящими к православному заупо- койному песнопению „Со святыми упокой”, собственно и заканчивается роман Тургенева Отцы и дети. А тургеневские финалы никогда не бывают случайными. Самые последние фразы в них, особенно если речь идет о его романах, — всегда камертон в разгадке смысла всего текста.

Известно, хотя и не очень широко, одно интересное признание, кото- рое сделал Тургенев американскому писателю норвежского происхожде-

18 Там же, с. 348.

19 Широко известны слова Квинта Септимия Флоренса Тертуллиана: „О, свидетель- ство души, христианки но природе!”: Anima naturaliter christiana [Апология XVII: 6]: Тер- туллиан, Апология, „Богословский вестник” 1984, № 25, с. 185.

20 И. С. Тургенев, Письмо к Полине Виардо 14 декабря 1847 года, [в:] его же, Полное собрание сочинений и писем: в 30 т. Сочинения: в 12 т., т. 5, Москва 1980, с. 377.

21 Там же, с. 331.

ния Хьярмалу Бойесену по поводу того, как зародился у него сюжет Отцов и детей.

Чтобы дать вам пример того, как часто я совсем непроизвольно нахожу сюжет, я расскажу о некоторых подробностях, связанных с развитием замысла Отцов и де- тей. Я однажды прогуливался и думал о смерти… Вслед затем предо мной воз- никла картина умирающего человека. Это был Базаров. Сцена произвела на меня сильное впечатление, и затем начали развиваться остальные действующие лица и само действие²².

Из всего этого следует, что создание „картины умирающего человека”, которым оказался Базаров, — это не выход из запутанной логики образа героя и не хитроумный элемент сюжета, но стержень всего. Сцена смер- ти героя — важнейшая исходная точка романа, с которой все начинает развиваться и структурироваться затем в сюжетные линии и связи. И во- обще конец удивительным образом оказывается не концом, а именно началом. К тому же если смерть Базарова рассматривать как звено в ряду тургеневских танатологических размышлений в целом, а их и в художе- ственных текстах, и в эпистолярном наследии писателя наберется немало, то она обнаружит иные смыслы, нежели те „стереотипные” значения, кото- рые мы отмечали ранее как общепринятые.

В этой связи необходимо эту сцену, то есть само событие — смерть Базарова — как исходный и центральный элемент сюжета Отцов и детей, соотнести с тургеневским видением смерти Гамлета и Дон Кихота в том понимании, как сам писатель видит ее в своей статье. Это тем более важ- но, что в уста Базарова вкладываются практически буквально последние слова Гамлета. Герой Тургенева говорит: „Теперь… темнота…”²³, тогда как герой Шекспира произносит: „The rest is silence”²⁴. Но все, что происходит с Базаровым как в момент смерти, так и после нее, выписано в ином ключе, который предполагает, как в случае со смертью Дон Кихота, — прощание, прощение и ту Любовь, которая „долговечнее самой сияющей красоты”, по- скольку мысль о добре — от „доброго дела”, т. е. приезда Одинцовой, до добрых слов героя о своих родителях: „Ведь таких людей, как они, в вашем большом свете днем с огнем не сыскать…”²⁵ и их молитвы за сына — „фор- мулированно”, если несколько перефразировать Льва Николаевича Толсто- го, выражена в романе²⁶.

22 Х. Бойесен, Визит к Тургеневу (из воспоминаний), [в:] И. С. Тургенев в воспоминаниях современников: в 2 т., сост. и подготовка текста С. М. Петров и В. Г. Фридлянд, т. 2, Москва 1983, с. 322. Выделено нами. — И. Б.

23 И. С. Тургенев, Отцы и дети, [в:] его же, Полное собрание сочинений и писем: в 30 т.

Сочинения: в 12 т., т. 7, Москва 1981, с. 183.

24 Там же, с. 347. Выделено нами. — И. Б.

25 И. С. Тургенев, Отцы и дети…, с. 183.

26 Толстой полагал, что Тургеневым как писателем двигали в жизни, наряду с „верой в красоту” и „сомнением”, следующие вещи: „не формулированная […] вера в добро —

Смерть Базарова только на первый взгляд кажется линеарным итогом романа и жизни героя, а на самом деле она оказывается началом Отцов и детей и другой жизни — „жизни бесконечной”, как сообщает читате- лю заключительная фраза эпилога. Примечательно, что в целом описа- ние кладбища, на котором покоится Базаров, выдержано в евангельской системе координат (говорится о птицах, поющих на могиле, и цветах, безмятежно растущих на ней / ср. с птицами небесными и лилиями до- лины как знаками райского бытия)²⁷ и насыщено не полемически, а прямо использованными евангельскими аллюзиями и реминисценциями. От- сюда и быстрая реакция Александра Ивановича Герцена на этот роман:

он обращается к Тургеневу с настоятельной просьбой уточнить ситуацию с серьезно насторожившим его так называемым „религиозным реквиемом на конце”²⁸. Поэтому привычное читательское представление о том, что

„Базаров должен был умереть, чтобы остаться Базаровым”, наверное, сто- ило бы уточнить.

В смерти Базарова высказалось его „великое сердце”²⁹, которым восхи- щался Федор Михайлович Достоевский, и мощные начала присущей герою и открывающейся всем, кто рядом с ним находился, человеческой Любви, Богоприродной по сути своей, а также Добра и Красоты и ввиду них — жиз- ни, которая никогда не перестает. Быть может, поэтому Тургенев так хотел, чтобы читатель его романа тоже непременно „полюбил” Базарова, несмотря на то, что тот может показаться ему „грубым”, „бессердечным”, „безжалост- но сухим” и „резким”. Об этом он дважды в апреле 1862 года писал Кон- стантину Константиновичу Случевскому и Герцену, с разницей всего в два дня — столь важна была для него эта мысль. А вину, в случае если читатель не полюбит его героя, Тургенев оставлял за собой: значит — полагал он —

„я виноват и не достиг своей цели”³⁰, „не сумел сладить с избранным мною типом”³¹.

Поэтому современному читателю, наверное, стоит постараться увидеть в смерти Базарова не столько момент, когда в полной мере открывается его

любовь и самоотвержение…”: Л. Н. Толстой, Письмо к А. Н. Пыпину от 10 января 1884 го- да, [в:] его же, Полное собрание сочинений: в 90 т., т. 63, Москва-Ленинград 1934, с. 150.

27 „Взгляните на птиц небесных: они ни сеют, ни жнут, ни собирают в житницы;

и Отец ваш Небесный питает их”; „Посмотрите на полевые лилии, как они растут: ни тру- дятся, ни прядут; но говорю вам, что и Соломон во всей славе своей не одевался так, как всякая из них” [Мф. VI: 26, 28–29].

28 А. И. Герцен, Письмо к И. С. Тургеневу от 21 (9) апреля 1862 года, [в:] его же, Собрание сочинений: в 30 т., т. 27, кн. I, Москва 1963, с. 218.

29 Ф. М. Достоевский, Зимние заметки о летних впечатлениях, [в:] его же, Полное собрание сочинений: в 15 т., т. 4, Ленинград 1989, с. 404.

30 И. С. Тургенев, Письмо к К. К. Случевскому от 14 (26) апреля 1862 года, [в:] его же, Полное собрание сочинений и писем: в 30 т. Письма: в 18 т., т. 5, Москва 1988, с. 59.

31 И. С. Тургенев, Письмо к А. И. Герцену от 10 (22) апреля 1862 года, [в:] его же, Пол- ное собрание сочинений и писем: в 30 т. Письма: в 18 т., т. 5, Москва, 1988, с. 50.

героическая натура или когда свершается трагический итог его несосто- явшейся жизни, но признать, что в ней находится ключ к сюжету Отцов и детей и к религиозно-философским смыслам романа в целом. Смерть Ба- зарова вдруг обнаруживает во всех — в самом герое, в других персонажах и даже в читателях — чудесные возможности любви, которые вполне до- ступны каждому живущему на земле и которые лежат в основе любого со- гласия, в том числе согласия поколений, и, как это ни удивительно — в ос- нове бессмертия. Все это так — вопреки сомнению в бесконечной жизни, которое всегда будет отличать современный век и умудренного многими знаниями и многими печалями человека.

Библиография

Айхенвальд Ю. И., Силуэты русских писателей, Москва 1908.

Бойесен Х., Визит к Тургеневу (из воспоминаний), [в:] И. С. Тургенев в воспоминаниях со- временников: в 2 т., сост. и подготовка текста С. М. Петров и В. Г. Фридлянд, т. 2, Москва 1983.

Герцен А. И., Собрание сочинений: в 30 т. т. 27, кн. I, Москва 1963.

Достоевский Ф. М., Полное собрание сочинений: в 15 т., т. 4, Ленинград 1989.

Линков В. Я., История русской литературы (вторая половина XIX века): Учебное пособие, Москва 2010.

Манн Ю. В., Базаров и другие, [в:] его же, Тургенев и другие, Москва 2008.

Страхов Н. Н., И. С. Тургенев. Отцы и дети, [в:] Критика 60-х гг. XIX века, сост., вступит.

ст., преамбулы и примеч. Л. И. Соболева, Москва 2003, http://az.lib.ru/s/strahow_n_n/

text_0050.shtml.

Сухотина-Толстая Т. Л., Воспоминания, сост., вступ. статья и примеч. А. И. Шифмана, Мо- сква 1980, http://az.lib.ru/s/suhotinatolstaja_t_l/text_0020.shtml.

Тертуллиан, Апология, „Богословский вестник” 1984, № 25.

Толковый словарь живого великорусского языка Владимира Даля, т. 4, Санкт-Петербург- Москва 1882.

Толстой Л. Н., Полное собрание сочинений: в 90 т., т. 63, Москва-Ленинград 1934.

Тургенев И. С., Полное собрание сочинений и писем: в 30 т. Письма: в 18 т., т. 5, Москва 1988.

Тургенев И. С., Полное собрание сочинений и писем: в 30 т. Сочинения: в 12 т., т. 1, Москва 1978.

Тургенев И. С., Полное собрание сочинений и писем: в 30 т. Сочинения: в 12 т., т. 5, Москва 1980.

Тургенев И. С., Полное собрание сочинений и писем: в 30 т. Сочинения: в 12 т., т. 7, Москва 1981.

Тургенев И. С., Полное собрание сочинений и писем: в 30 т. Сочинения: в 12 т., т. 10, Москва 1982.

Швецова Т. В., Эстетическое воплощение Гамлета в художественном сознании И. С. Тур- генева, „Филология и человек” 2013, № 1.

Шекспир, The Tragedy of Hamlet, Prince of Denmark, http://shakespeare.mit.edu/hamlet/ham- let.5.2.html.

Lowe D., Fathers and sons, Ann Arbor 1983.

The plot of Turgenev’s novel Fathers and Sons in the light of the writer’s art thanatology

Summary

Turgenev’s novel Fathers and Sons is presented in the article as the most important stage in the development of the thanatological theme in the writer’s work, the significance of which is largely highlighted by the comparison of its key thanatological episode with the similar ones from Shakespeare and Cervantes analyzed by Turgenev in his article Hamlet and Don Quixote.

Thinking about death became for him, according to Turgenev himself, a key impulse, which in many ways determined the structure of the novel plot and its semantic field. The situation of the death of the hero in the novel Fathers and Sons is considered here in the context of the key motives, Love and Good, that penetrate it, which at the artistic and philosophical levels of this text determines the idea of the metaphysical strength of a person.

Keywords: Ivan Turgenev, Fathers and Sons, Hamlet and Don Quixote, Thanatos, death of Bazarov

Fabuła powieści Iwana Turgieniewa Ojcowie i dzieci w świetle artystycznej tanatologii pisarza

Streszczenie

Powieść Turgieniewa Ojcowie i dzieci w artykule prezentowana jest jako najważniejszy etap w rozwoju motywu tanatologicznego w twórczości tego pisarza. Znaczenie utworu ukazywane jest przede wszystkim poprzez porównanie kluczowej w nim kwestii tanatologicznej z podobnymi wątkami u Shakespeare’a i Cervantesa, analizowanymi przez Turgieniewa w jego artykule Hamlet i Don Kichot.

Rozmyślanie o śmierci stało się dla pisarza, jak sam podkreślał, kluczowym impulsem, który pod wieloma względami determinował strukturę fabuły dzieła i jego pole znaczeniowe. Sytuacja śmierci bohatera w powieści Ojcowie i dzieci rozpatrywana jest w kontekście przeplatających się w niej kluczowych motywów — miłości i dobra, co w artystyczno-filozoficznym układzie współrzędnych tego tekstu definiuje ideę metafizycznej wytrwałości człowieka.

Słowa kluczowe: Iwan Turgieniew, Ojcowie i dzieci, Hamlet i Don Kichot, Tanatos, śmierć Bazarowa