Značenie i komunikaciâ kak lingvističeskaâ problema i korni ee neponimaniâ

Aleksandr Kravčenko

Značenie i komunikaciâ kak

lingvističeskaâ problema i korni ee

neponimaniâ

Acta Neophilologica 13, 91-104

2011

ISSN 1509-1619 Александр Кравченко Байкальский государственный университет экономики и права

ЗНАЧЕНИЕ И КОММУНИКАЦИЯ

КАК ЛИНГВИСТИЧЕСКАЯ ПРОБЛЕМА

И КОРНИ ЕЕ НЕПОНИМАНИЯ

Key words: written language bias, code model, “container” metaphor, orientational effect, reci­

procal causality

1. Проблема с кодовой моделью

В совр ем ен н о й науке о язы ке, разд ел яю щ ей т р ад и ц и о н н ы е у стан о вки л и н г в и с т и к и т а к н а з ы в а е м о г о „ г л а в н о г о н а п р а в л е н и я ” , к о м м у н и к а ц и я п р о д о л ж а е т р а с с м а т р и в а т ь с я к а к о б м е н з а к о д и р о в а н н о й и н ф о р м а ц и е й (зн а ч е н и я м и ); т е м с а м ы м с о х р а н я е т с я п о р о ч н а я по с в о и м о с н о в а н и я м методология [Кравченко 2006], не позволяю щ ая рассчитывать на достиж ение новы х результатов как в теории, так и в практике изучения язы ка и комму­ ни каци и. Н есм о тр я на появл ен и е в конце 20 в. и п л од отворн ое разви ти е альтернативных теорий коммуникации [Grice 1989; Schiffrin 1994; W ilson 1994], когда д ел о доходит до н аучного и ссл ед о ван и я язы ка, мы, по вы раж ени ю Д. Уилсон, „по-преж нему находимся во власти кодовой модели” [Wilson 1998]. Если уж и придерживаться традиционного взгляда на коммуникацию как обм ен ин ф орм ацией, надо признать, что такой обм ен возм ож ен не только и и с к л ю ч и тел ьн о п о с р ед ств о м я зы к а, но и д р у ги м и с п о со б ам и , вкл ю чая различные телесные проявления - такие, как неязыковые акустические феномены (смех, плач, крик и т. п.), жесты, лицевая мимика, запахи и т. д., которые вряд ли можно назвать кодовыми знаками. П ри отождествлении функции языка с ком­ муникацией упускается из виду очень важное обстоятельство: коммуникация как область когнитивны х взаим одействий организмов леж ит в основе языкового поведения, но она им не исчерпы вается. Э та довольно тривиальная истина обычно не ставится под сомнение, что вполне понятно, ибо в противном случае неизбежным был бы следую щий вывод: кроме вида homo sapiens ни один другой

биологический вид не способен к коммуникации. Однако каж дый раз, когда з а х о д и т р е ч ь о ф у н к ц и и я зы к а , п р о и с х о д и т н е з а м е т н а я м е т а м о р ф о з а , и комм уникация отож дествляется с язы к ом : „Язы к, как он ф ункционирует в литературе или в науке, является инструментом мыш ления и обмена мыслями” [M a lin o w s k i 1927: 2 9 7 ]. Т ак о е п о н и м а н и е ф у н к ц и и я з ы к а п р е о б л а д а е т в л и н г в и с т и ч е с к о й л и т е р а т у р е . Н ап р и м е р , с о л и д н ы й труд А . В еж б и ц к о й начинается так: „Язык - это инструмент для передачи значений” [W ierzbicka 1996: 3]. Однако, как подчеркивал А.В. Звегинцев, сводить изучение языка к рассмотрению его лишь как средства, с помощью которого осуществляется общение или мышление, это значит заведомо суживать поле своего исследования и отказаться от познания подлинной природы языка во всей его полноте [Звегинцев 1996: 50]. Языковое поведение (то, что в структурализме принято называть „речевой д е я т е л ь н о с т ь ю ”) - это л и ш ь о д и н из а с п е к т о в с и с т е м ы ч е л о в е ч е с к и х взаимодействий, которые могут описываться как виды коммуникации в смысле „с о в м е ст н о й д е я т е л ь н о с т и ” , хотя бы д аж е и сам ы й зн ач и м ы й б лагод аря с п о с о б н о с т и о к а з ы в а т ь о р и е н т и р у ю щ е е в о з д е й с т в и е н а у ч а с т н и к о в коммуникации. Совместная деятельность вовсе не подразумевает использование для этой цели языка как обязательного и непременного условия - хотя, конечно же, языковая деятельность есть наиболее яркий и типичный вид совместной деятельности людей, и мы не сможем понять особенностей использования языка человеком, если не будем рассматривать такое использование „как построенные н а д е я т е л ь н о с т и и н д и в и д о в с о в м е с т н ы е д е й с т в и я ” [C la rk 1996: 4 ], как „социальное и практическое действие” [Sinha 1999: 232] в общ ем контексте множ ественных способов установления связи между людьми [Finnegan 2002]. Вот что говорит Д. Спербер о коммуникативной функции языка: „Старая история о том, что «мы общ аемся благодаря общ ему языку», хороша и проста. О на могла бы быть прекрасны м объяснением, если бы только соответствовала действи­ тельности” [Sperber 1995: 192]. О бщ им м естом в и н сти туц ионализи рованном язы коведческом дискурсе являю тся утверждения о том, что язык представляет собой код, в котором каждый знак выражает определенное значение, что значения языковых знаков заданы заранее и м огут быть определены и описаны как некие абстрактные инварианты, к которым люди обращ аю тся в процессе коммуникации по мере надобности, комбинируя их тем или иным образом с целью получить обладающ ие значением выражения (показательна в этом отнош ении теория семантических примитивов А. Вежбицкой). Эти „две догмы объективирую щей семантики”, как их называет К. Синха [Sinha 1999] (догма об автономности и догма о композиционности языкового значения), задаю т онтологическую модель коммуникации как процесса передачи зн ач ен и й . Такой взгляд на суть ком м ун икац ии м ож но п р о и л л ю ­ стрировать следую щим отрывком из книги С. Пинкера Слова и правила:

Язык, несомненно, выражает значение в звуковой форме, но это не простой процесс. Предложения составляются на конвейере, состоящем из ментальных модулей... Один из них - это хранилище запомненных слов, ментальный лексикон. Другой - собрание правил, которые соединяют слова и части слов в еще бoльщие слова, компонент, называемый морфологией. Третий - это собрание правил, которые соединяют слова во фразы и предложения, компонент, называемый синтаксисом. Эти три компонента обмениваются сообщениями о значении с остальным сознанием с тем, чтобы слова соответствовали тому, что хочет сказать говорящий. Этот интерфейс между языком и сознанием называется семантикой [Pinker 1999: 22]. Картина, нарисованная Пинкером, напоминает детали конструктора „Лего”, незамысловатая форма которых дает возможность соединять их определенным образом (конечно же, методом проб и ош ибок, „обм ениваясь сообщ ениям и о значении”) во все более крупные блоки, пока - voilà! - у ребенка не получится что-то, похожее на дом, м аш ину или ещ е что-то, то есть, нечто, им ею щ ее значение. Сами по себе детали конструктора не имеют другого значения, кроме как бы ть соеди ненн ы м и друг с другом по оп ред елен н ом у принципу; зато картинки, приложенные к конструктору, можно рассматривать как „значения” (или „мысли”), которые можно „выразить” с помощью набора деталей. В случае с конструктором „Лего” и детали, и „значения” даны заранее, будучи аккуратно уложенными в коробке - пока пользователь ее не открыл и не начал „выражать зн ач ен и я ” , со ед и н яя д етал и вм есте. И м енно такую карти н у язы к а ри сует ортодоксальная лингвистика, настаивая на том, что значения находятся в голове, в „хранилищ е ментального лексикона”, который состоит из слов и „частей слов”, и что есть некое „собрание правил” их соединения в предложения - и все это прои сходи т в „ящ и ке с о зн а н и я ” . П о сл е того, как зн ач ен и я (н аход ящ и еся в сознании символы) „собраны ” соответствую щ им образом владельцем этого самого сознания, они „выражаются в звуковых формах”, переносящ их значения другим пользователям язы ка (участникам коммуникации) в их „ящики сознания” . Эта модель коммуникации, основанная на метафоре „канала связи” [Reddy 1979], получила самое ш ирокое распространение в исследованиях дискурса и комму­ н и к а ц и и г л а в н о г о н а п р а в л е н и я . О н а р и с у е т к о м м у н и к а ц и ю к а к о б м е н (з а к о д и р о в а н н о й ) и н ф о р м а ц и е й (зн а ч е н и я м и , м ы с л я м и , м ы с л и т е л ь н ы м содержанием и т. п.), который Рой Харрис [Harris 1981] саркастически называет телем ентацией. С у щ е с т в у е т о д н о в а ж н о е р а з л и ч и е м е ж д у к о н с т р у к т о р о м „ Л е г о ” и ч ел о в еч еск и м язы ком , и з-за которого ан ал о ги я м еж д у ним и ст ан о в и т ся невозм ож ной. Тогда как в кон структоре и „зн ач ен и я” , и д етал ьк и для их „вы раж ен и я” пред ставл яю т собой м атери ал ьн ы е в осп р и ни м аем ы е в ещ и , в к о д о в о й м о д е л и я з ы к а з н а ч е н и я о т д е л е н ы от а к у с т и ч е с к и х я в л е н и й (физических слов), они существуют априорно как „ментальный лексикон” [Ai- tc h iso n 1987] и с т ан о в я тс я д о сту п н ы во сп р и яти ю только ч ер ез звуч ащ ее (ф и з и ч е с к о е ) с л о в о . П р и т ак о м п о д х о д е , к а к о т м е ч а е т М . О л е к с и й , коммуникативное событие рассматривается как „двухполюсное речевое событие,

состоящ ее из двух бинарны х отнош ений; одно - меж ду концептуализацией и вокализацией, а другое - в обратном направлении” [Oleksy 2002: 59]. Однако, продолжает он, дело не обстоит таким образом, как будто бы один говорящий закодировал выражение и оставил его висеть в воздухе, где другой говорящий может его подобрать и начать декодировать: Представление о коммуникативном акте как о конъюнкции двух бинарных отношений подобна представлению о том, что акт дарения кому-то подарка состоит в том, что один человек оставляет где-то предмет, а другой его там подбирает. Однако акт дарения кому-то подарка - который может быть реализован бесчисленным количеством способов (необязательно связанных с материальным предметом и в еще меньшей степени с физической передачей) - является, по сути, передачей права обладания. Подобный концептуальный анализ привел когда-то Пирса к выводу о том, что семиотический акт, и социальный акт вообще, не может быть сведен к какой бы то ни было совокупности бинарных (диадных) отношений того или иного типа [Olek­ sy 2002: 59]. В своем интервью, данном известному итальянскому философу А. Питаси, основатель радикального конструктивизма Эрнст фон Глазерсфельд говорил: ...Для меня... коммуникация это термин, вводящий, в некотором роде, в заблуждение, потому что он наводит людей на мысль о том, что когда мы сообщаем что-то, это что-то находится в моей голове, и я вкладываю его в некий формальный код, а вы затем этот код расшифровываете, и у вас в голове оказывается то же самое значение, что и у меня. Я считаю такой взгляд на коммуникацию несостоятельным [Glasersfeld 2001]. П римерно в таком же духе Д. Росс и Д. Спуррет отмечают: Бесспорно, народная интуиция, что сложные структуры сделаны из „маленьких штучек”, и что процессы заключаются в соединении этих маленьких штучек, чрезвычайно сильна. Однако, это не наука [Ross, Spurrett 2004: 643].

2. Проблема с „контейнерной” метафорой

П осле блестящих работ Л.С. Выготского (см., напр., [Выготский 1962]) идею о том, что зн ачение есть некое и д еальн ое содерж ание язы ковы х знаков - о т л и ч и т е л ь н ы й п р и з н а к к а р т е з и а н с к о й л и н г в и с т и к и - в р я д л и м о ж н о воспринимать как адекватную. М ысль Выготского состояла в том, что целое (сумма) больш е, чем его составны е части; тем самым, он ш ел дальш е идей Декарта и Лейбница. Однако его подход часто истолковывали неточно, особенно при попытках разреш ить проблему значения и смысла вне рамок единого целого, роль которого он неустанно подчеркивал. Д ля Выготского смысл рассмотрения значения слова в качестве единицы анализа заклю чался в том, чтобы изучать отнош ение меж ду мы ш лением и язы ком под таким углом зрения, который

позволил бы сохранить значение целого. При таком подходе динамическая связь мысли со значением слова может быть понята с применением функционального анализа и рассмотрением роли значений слов в мыслительном процессе. Другими словами, Выготский полагал - возможно, не утверждая этого явно - то, с чем сегодня соглашаются многие когнитивные лингвисты, а именно, что значения не содержатся в словах (см., напр., [Gauker 2003]). „Единое целое” , о котором он говорил, нельзя понимать как комбинаторный результат соединения звуковой формы (физического слова) и идеального содержания в виде значения: будь это так, мы не могли бы говорить о сколько-нибудь сущ ественной роли, которую зн а ч е н и е с л о в а и г р а е т в м ы с л и т е л ь н о м п р о ц е с с е . П о б о л ь ш о м у счету, „контейнерная” метафора, с которой лингвистическая семантика не может или не хочет расстаться, делает всякое продуктивное обсуждение проблемы значения бессмысленной. И сточник „контейнерной” метафоры в лингвистической семантике можно легко п роследить к пи сьм енноязы ковой п редвзятости ли нгви сти ки [Л инелл 2009], к тем временам, когда лингвистика начала оформляться как наука. Она начала с того, что сф окусировала внимание на анализе (интерпретации) текстов, состоящ их из письменных языковых знаков, которые, якобы, репрезентирую т естественны й разговорный язык. Нетрудно представить, как первый наивный лингвист поддавался искуш ению рассматривать графические знаки на бумаге (или другом материале) как „предметы”, как нечто, „содержащее” чьи-то мысли, которые он „извлекал” в процессе чтения („декодирования”) - забывая при этом, что прежде чем он научился читать, его научили распознавать специфические графические изображения как знаки, репрезентирую щ ие - при этом зачастую а б со л ю тн о п р о и зв о л ьн о - о тд ел ьн ы е зву к и и их со ч етан и я, из которы х, собственно, и состоят ф изические слова естественного язы ка. Как отмечает Н. Л ав [2 0 0 4 /2 0 0 6 ], в то вр ем я как п и сьм о п од р азу м евает и сп о льзо ван и е конечного н аб ора гр аф и ч еск и х единиц, которы е им енн о в таком качестве и заучиваются, обучение речи не требует предварительного заучивания конечного н а б о р а зв у к о в ы х ед и н и ц , ко т о р ы е за т е м в ы с т р а и в а ю т с я в ц е п о ч к и д ля образования высказываний. Важно подчеркнуть, что, воспринимая на слух чью ­ -то речь, мы не вступ аем в п роц есс со о т н есен и я о п ред ел ен н ы х звуковы х последовательностей (акустических слов) со „значениям и”, имею щ ий целью „распознать” мысли говорящего; принимая на себя роль говорящего, мы также сначала не „думаем мысли”, ищ а затем подходящие звуковые структуры для их вы раж ени я. Д ум ать, что им ен н о так о б сто и т дело в естествен н оязы к овой коммуникации, равнозначно признанию того, что где-то существуют отдельные хранилищ а для языковых форм (слов) и для значений (например, в сознании, как считают адепты компьютерной модели сознания). Эти формы и значения, якобы, сочетаю тся друг с другом в соответствии с определенны м набором правил (грамматикой), из чего следует, что язы к это код. Будь это так, не было бы никакого см ы сла говорить о проблеме понимания, возникаю щ ей в процессе языковой коммуникации - но всем нам очень хорошо известно, каким долгим

и болезн ен н ы м м ож ет бы ть путь к п он им анию на сам ом деле. Трудно не согласиться с тем, что „успеш ность коммуникации посредством язы ка зачастую предполагает обход, нежели принятие в расчет, того, что якобы предписывается так называемым кодом” [Лав 2004/2006: 122]. Можем ли мы, задается вопросом Н. Лав, определить область неязыковых мыслей или идей, которые кодируются языком? Допустим, я наблюдаю сцену, которая позволяет мне сказать: „В огороде свинья”. Из многообразных неязыковых ментальных событий или процессов, участвующих в моем наблюдении этой сцены, какие именно репрезентируются, выражаются языковым высказыванием, либо соответствуют ему? Представляется совершенно очевидным, что существует бесконечное множество зрительно воспринимаемых ситуаций, о которых не без основания можно сказать: „В огороде свинья”; и, напротив, также существует бесконечное множество высказываний, которые будут уместными в рассматриваемой ситуации. Представляется, что высказывание, скорее, не столько кодирует нечто уже существующее в неязыковой форме, сколько принадлежит проявляющемуся через него своеобразному когнитивному измерению. Это подтверждается той трудностью, с которой мы сталкиваемся даже только пытаясь представить, в чем могло бы состоять определение не- или до-языковой идеи или мысли, кроме как в вербальной репрезентации. Высказывание „В огороде свинья” выражает мысль, что в огороде свинья. Но имеем ли мы здесь дело с двумя отдельными предметами - мыслью, что в огороде свинья, и высказыванием „В огороде свинья”? Конечно, можно молча артикулировать слова про себя, но мысль - это не просто молчаливое артикулирование [Лав 2004/2006: 125]. „Представляется, что высказывание ... принадлежит проявляющ емуся через него своеобразн ом у когнитивном у и зм ерен и ю .” Это то изм ерение, которое В ы го тс к и й п о л а га л ед и н и ц ей а н а л и за с о о т н о ш е н и я м ы ш л ен и я и язы к а. Е с т е с т в е н н о е у с в о е н и е я зы к а - п р о ц есс х о л и ст и ч еск и й ; д ети н ау ч аю тся употреблять языковые конструкции уместным и продуктивным образом: только становясь свидетелями событий в мире и пытаясь вычленить коммуникативное намерение говорящего при его референции к этим событиям посредством определенной структуры, состоящей из языковых символов [Tomasello 2005: 192]. Как указывает Г. Кресс, при создании значения с помощью и посредством р а зн о г о р о д а зн а к о в лю д и д ей ствую т, р у к о в о д ст в у ясь св о и м и тек у щ и м и интересами, и используют в знакопорождении подручные средства [Kress 1997]. Иначе говоря, значения не даны заранее, они возникаю т в процессе когнитивного взаимодействия с окружающ ей (социальной) средой. Критикуя традиционный взгляд н а ко м м ун и кац и ю , К. Гокер п о д черк и вает, что а с и м м етр и я м еж д у м ы ш лением и языком делает невозмож ным употребление слов как средства выражения мысли [Gauker 2003]. Таким образом, вера в то, что язы к это код, есть не что иное, как миф [Harris 1981].

Согласно Ж. Фоконье, в когнитивной лингвистике - в противоположность ф ормальным подходам к язы ку - „язык служит конструированию и передаче значения, и для лингвиста и когнитивиста он открывает окно в сознание” [Fau­ connier 1999: 96]. В то же время, язык - это всего лишь верхушка величественного когнитивного айсберга, и когда мы включаемся в какой-либо вид языковой деятельности - будь то обыденная или художественно-созидательная - мы неосознанно обращаемся к обширным когнитивным ресурсам, вызываем бесчисленные модели и фреймы, устанавливаем множественные связи, организовываем большие массивы информации и участвуем в креативном отображении, переносе и расширении. Вот что такое язык, и вот для чего он предназначен [Fauconnier 1999: 96]. Не ставя под сомнение когнитивистский постулат о том, что язык „открывает окно в сознание”, данное Фоконье определение языковой функции, тем не менее, нельзя признать удовлетворительны м . В о-первы х, отбросив незначительны е терминологические различия (например, между „мыслью” и „значением”), мы у в и д и м , что оно с у щ е с т в е н н о не о т л и ч а е т с я от о п р е д е л ен и я я зы к а как инструмента мыш ления и передачи мысли, данного М алиновским и восходящего еще к Локу [Locke 1961]. Во-вторых, мысль о том, что значения „передаю тся”, возвращ ает нас к эм пирически несостоятельной кодовой м одели языка. Что характерно, Фоконье признает, что наш а „народная” теория язы ка - а именно, вера в то, что значения содержатся непосредственно в словах и словосочетаниях - хотя и чрезвычайно полезная для человеческих организмов в повседневной жизни, оказывается неверной на уровне научного анализа, как и многие другие теории, порожденные обыденным сознанием. Веру в то, что значение заключено в языковых формах, Фоконье считает всеобщим заблуждением. Вместе с тем - и это следует из его описания язы ковой функции, приведенного выш е, - значения находятся где-то в другом месте (по-видимому, в голове), вне языка, и тогда сам язы к оказывается „где-то там ”, а значения даны нам заранее (не те ли это самые „обш ирные когнитивные ресурсы ”, к которым мы неосознанно „обращ аемся” ?). Это серьезное противоречие не исчезает с полаганием „и н струм ентальной” функции язы ка („язык служит конструированию значения”), поскольку остается н еясны м , как я зы к участвует в кон струи ровании значений , к которы м мы обращ аемся, используя этот самый язык. Это противоречие можно разрешить, обративш ись к идеям Выготского, особенно учитывая веру Фоконье в необхо­ димость обобщений: В традиционной лингвистике и философии языка, [...] мы находим донаучное разделение составных частей и явлений, а также принятые методы сбора данных, которые препятствуют установлению важных связей и обобщений [Fauconnier 1999: 106]. К сож алению , Фоконье ограничивается лиш ь констатацией этого факта. Н аконец, в третьи х: ни Ф оконье, ни М ал и н овск и й , как и больш ая арм ия

л и н г в и с то в , в ер я щ и х в и н с т р у м е н т а л ь н у ю ф ун кц и ю я зы к а, не за д аю т ся вопросом, зачем людям нужно конструировать и передавать значения. Является ли это чем-то эпигенетически поверхностным, этакой „причудой”, по каким-то причинам до сих пор не получивш ей объяснения, хотя это и могли бы сделать, например, психологи, или же это что-то, к чему людей толкает их биологическая и социальная организация как живых систем? Таким образом, нужно поставить следую щие вопросы: (1) Какова (биологическая) функция значения? и (2) Какова (б и о-соц и альн ая) ф ункц ия ком м ун икац ии? П рим ечательно, что ни ортодо­ ксальн ая ли н гви сти ка, ни когн и ти вн ая наука главного н ап равл ен и я этим и вопросами практически не озадачились.

3. Язык и/как среда

Как человеческие сущ ества мы являемся тем, что мы есть, благодаря наш ей погруженности в поток совместной деятельности с другими, или коммуникацию в ш ироком см ы сле [К равченко 2003]. Д ля ви д а hom o sa p ien s ун и кал ьн о й характерной чертой такой деятельности является язы ковое поведение (или, попросту, язык), без и вне которого просто невозможно представить самое наше с у щ е с т в о в а н и е . О д н ако в ф и л о с о ф и и я зы к а п р о ч н о у с т о я л а с ь т р а д и ц и я рассм атривать языковую деятельность как паразитирую щ ую надстройку над аристотелевым понятием праксиса. Классическая теория рассматривает язы к как находящийся „где-то там ”, как инструмент, служащ ий улучш ению человеческой практики, упуская из виду тот факт, что не может быть ни практики, ни теории вне и без языка. Д ругими словами, мы, люди, существуем - или, как говорит У. М атурана [M aturana 1978], случаемся - в языке, и без него не можем быть поняты. Примечательно - хотя совсем не удивительно - что теория коммуникации сф ормировалась под мощ нейш им влиянием исходного объективистского (т. е. ошибочного) взгляда на информацию как на внеш ний манипулируемый предмет, обладающ ий значением. В когнитивной науке третьей волны [Кравченко 2009] нет м еста информации как внеш нему манипулируемому предмету по вполне о ч е в и д н о й п р и ч и н е : д в а р а з н ы х о р г а н и з м а (п о з н а ю щ и е с у б ъ ек т ы , „наблю датели”), будучи структурно детерм ин ированны м и систем ам и, м огут „обрабаты вать” только ту „и н ф орм аци ю ”, которая определяется структурой соответствую щ ей каж дом у организм у нервн ой систем ы [K ravchenko 2007]. И стория онтогенетического структурного сопряж ен ия у каж дого организм а уникальна, и хотя то, что два (или более) познаю щ их субъекта „обрабатывают”, и что мы обычно называем „информацией”, может порой казаться нам почти о д н и м и т е м ж е , о с о б е н н о к о гд а п о з н а ю щ и е с у б ъ е к т ы д е й с т в у ю т в консенсуальной области взаимодействий, оно никогда не будет одной и той же „объективной” вещью. Информация - это отнюдь не предмет, над которым мы можем проделывать различные операции по перемещ ению в пространстве, но

процесс ум еньш ения степени неопределенности при встраивании организм а в среду. В с л у ч а е я зы к о в о й к о м м у н и к а ц и и э т а н е о п р е д е л е н н о с т ь в сегд а присутствует как следствие структурной детерм инированности общ аю щ ихся организмов, влияющ ей на их языковое поведение. В частности, в биологической теории познания под информацией понимается деятельность ориентирующ его характера, м одифицирую щ ая поведение ориентируемого организм а [M aturana 1983]. Строго говоря, само слово „информация” является не предметным именем, а именем процесса. Но опредмечивание информации настолько глубоко въелось в концептуализацию языковой коммуникации, что от построенной на ее основе кодовой модели не могут отказаться даже те лингвисты, которые, по существу, п р а в и л ь н о п о н и м а ю т са м к о м м у н и к а т и в н ы й п р о ц е с с - ср . с л е д у ю щ е е характерное определение: человеческая коммуникация есть процесс взаимодействия двух и более языковых личностей с целью передачи/получения/обмена информацией, т. е. того, или иного воздействия на собеседника, необходимого для осуществления совместной деятельности [Красных 2003: 79]. Архетипичным примером такого опредмечивания является не что иное, как сам письменный язык (см. выше). Но если слова не обладают значением в традиционном лингвистическом см ы сл е, есл и зн ач ен и е, по п р ед п о л о ж ен и ю Й. З л ат ев а [2 0 0 3 /2 0 0 6 ], есть о т н о ш ен и е м е ж д у о р г а н и зм о м и его ф и зи ч е с к о й и к у л ь т у р н о й ср ед о й , определяем ое ценностью аспектов среды для организма, и если то, что мы называем (физическими) словами естественного языка как раз и является такими аспектами среды среди многих других, тогда для каждого конкретного организма зн ач ен и я слов будут в зн ач и т е л ь н о й с т еп ен и о п р е д е л ят ь с я ср ед о й этого организма (его когнитивной нишей), или, точнее, онтогенетической историей тонкого структурного сопряжения со средой. Но это еще не полная картина. И менно потому, что организм и среда образуют не соединение, а единство, организм и мир находятся в отнош ении взаимной каузальности [Кравченко 2001]. Люди как познающ ие субъекты (в особенности, их языковое поведение) являю тся компонентами мира, с которым они взаимодействуют, и как таковые они тож е участвую т в этом отнош ении. В биологической теори и познания функция языковой деятельности в том, чтобы ориентировать других (и себя) в консенсуальной области взаим одействий, в результате чего происходит их в с т р а и в а н и е ( и н -ф о р м и р о в а н и е ) в среду. О р и е н т и р о в а н и е к а к с п о с о б приспособления осущ ествляется каж дый раз в конкретной ф изической среде, поэтому естественно полагать, что аспекты физической среды будут влиять на языковое поведение - от фонологии до грамматики. Поскольку „все сказанное сказано наблю дателем другому наблю дателю ”, то, что наблю дается разны м и наблюдателями в разны х средах, по разному проявляется в языке (языках). По мнению К. Гокера, область дискурса зависит от того, что значимо для диалога

с точки зрения ситуации, в которой он протекает, так что те или иные аспекты среды определяют содержание этой области [Gauker 2003]. По Гокеру, понимание со стороны слушающего включает значение, выведенное им как из высказываний говорящ его (что, напомним, отнюдь не идентично „влож енному” говорящ им значению), так и из реальных условий среды. Физическая среда обитания, по крайне мере частично, ответственна за язык, на котором говорят люди. В качестве примера можно указать на ту важную роль, которую играю т сложные системы индикаторов для вертикального измерения в языках горских народов [Lawrence 1972; Гунаев 1977] и для горизонтальных измерений в языках жителей равнин [D. and K. Henry 1969; Ш ерер 1979], или разные степени вокализма в русских говорах на равнинах европейской части и, скажем, в Сибири. В м есто того, чтобы рассм атривать коммуникацию как средство обм ена информацией, нужно взглянуть на нее как на процесс, в ходе которого говорящие управляю т тем, что происходит в головах слуш ателей [Oim 1977] и в их когнитивной нише, как средство оказания влияния и координирования разных точек зрения [Verhagen 2005]. Языковые знаки - это „средства координации в совместной деятельности” [Clark 1996; см. тж: Рудяков 2004]; следовательно, как п о д черк и вает Р. М илликан, „чтобы пон ять, как р аб о тает язы к, нуж но о б р ат и т ься, п р еж д е всего , к ко о п ер ати в н ы м ф ун кц и ям , о су щ ест в л я ем ы м различными языковыми формами” [M illikan 2005: 53]. Такой взгляд уходит от у к о р е н и в ш ей с я веры в „ д е н о т а т и в н ы й ” х ар ак т ер я зы к а , в то, что сл о в а обозначают „людей, вещи, места, свойства, процессы и действия внеш ние по отнош ению к языковой системе” [Lyons 1977: 207]. Если подходить к языку как высш ему проявлению человеческой практики, можно согласиться с тем, что он не основан на теоретическом знании, равно как и не определяется ж есткими, объективными нормами [Oleksy 2002]. Но именно этот довольно тривиальный эпистемологический посыл ортодоксальная лингвистика отказывается принять, продолжая упорно противопоставлять речь и язык, язы к и мышление, сознание языковое неязыковому и т. д. Н о л и н г в и с т ы ещ е б о л ь ш е у с у г у б и л и с и т у а ц и ю , в ы зв а н н у ю отож дествлением письменного и разговорного язы ка, институционализировав с п е ц и а л ь н ы е с и ст ем ы о б о зн а ч е н и й в т а к н азы в аем о м „ л и н гв и ст и ч е с к о м анализе”. В своей замечательной статье А нализ и система обозначений: дело о нереалист ичной лингвист ике, К. Х аттон [H utton 1993] анализирует то, как к о н ц е п т у а л и з и р у ю т с я о т н о ш е н и я м е ж д у л и н г в и с т и ч е с к и м и с и с т е м а м и о б о з н а ч е н и й и и х а н а л о г а м и в „ р е а л ь н о м м и р е ” в к о н т е к с т е п о и с к о в р е а л и с т и ч н о й ф и л о со ф и и я зы к а. В зяв в к ач еств е п р и м ер а ген ер ати вн у ю л и н г в и с т и к у к ак „ д о к а за н н о ги п о т е т и к о -д е д у к т и в н у ю и, с л е д о в а т е л ь н о , исп ользую щ ую эв р и ст и ч е ск и й подход к об озн ачен и ю и а н ал и зу ” , Х аттон у б е д и т е л ь н о п о к а зы в а е т , к а к р е а л и з м Х о м с к о го п р и в е л , н а д ел е , к „эвристическому фокусу-покусу”, когда различие между системой обозначений и а н ал и зо м п о д д е р ж и в а е т ся и с к л ю ч и те л ь н о о б р ащ е н и е м к п о к а ещ е не полученным доказательствам из нейрофизиологии. Положение дел таково, что:

лингвисты проповедуют различные суррогатные теории анализа, будучи при этом не в состоянии доказать превосходство одной школы или методологии над другой - что само по себе уже есть признание собственной несостоятельности, если не сказать большего [Hutton 1993: 177]. Влияние систем обозначений, принятых в дескриптивном анализе, на то, как, в конечном итоге, видится язы к - обстоятельство, которое необходимо брать в расчет, если мы не хотим впасть в грех объективации, когда принятая система обозначений с ее „объективными” свойствами начинает восприниматься как ее аналог в реальном мире.

4. Заключение

М еж д ународ ное ли н гви сти ческое со общ ество во м ногом тради ц и он н о, и хотя т р а д и ц и я п р е д с т а в л я е т с о б о й с о ц и а л ь н о о д о б р е н н у ю п р и н я т у ю и ст о р и ч еск у ю ф орм у п р ак ти к и , сп о со б ств у ю щ е й со х р ан ен и ю в и д а и его выживанию, сама эта практика, изменяясь с течением времени, приходит во все в о зр а с т аю щ ее п р о т и в о р е ч и е с у с т о я в ш е й с я т р а д и ц и е й . П р и в е р ж ен н о с т ь языковому мифу, кодовой модели язы ка и коммуникации - дань сильнейш ей т р а д и ц и и в и зу ч е н и и я зы к а , с л о ж и в ш е й с я , в ч а с т н о с т и , п од в л и я н и ем ан али ти ч еской ф илософ и и . Э та ф и л ософ и я р ассм атр и вал а язы к как нечто автон ом н ое, су щ ествую щ ее в о б ъ екти вн ом м и ре вн е ч еловека, как некий инструмент, используемый людьми для достижения своих целей - с той только разницей, что, в отличие от других инструментов и орудий, язы к используется для проделывания операций с нематериальными сущностями, такими, как мысли, идеи и т. п. Однако такой объективистский взгляд не способствовал сколько- нибудь заметному прогрессу в изучении языка, и какими бы „достиж ениями” ни хвасталась ортодоксальная лингвистическая наука, ее влияние на человеческую практику в широком смысле слова продолжает оставаться ничтожным. Очевидно, что классическая традиц ия в воззрениях на язы к и его функцию далека от п о н и м ан и я ч его -то оч ен ь важ н о го д ля того м ира, которы й мы назы ваем „реальностью ” - опять же, по давно устоявш ейся традиции. Н астала пора пересм отреть традиции, которыми ж ивет лингвистическое сообщ ество, поскольку эти традиции превратились в вериги, не позволяю щие науке о языке двигаться вперед. Это не означает, что нужно забыть все то, что н а к о п л е н о я з ы к о з н а н и е м з а д о л гу ю и с т о р и ю его с у щ е с т в о в а н и я к ак самостоятельной области научного знания. Речь идет о том, чтобы постараться о б н аруж и ть главную п ри ч и н у сл ож и вш ей ся ситуации , а для этого нуж но посмотреть на нее свежим взглядом, оставив в стороне устоявш иеся традиции и н а в я зы в а е м о е и м и в о с п р о и зв о д с т в о с о м н и т е л ь н ы х и с т и н о я зы к е как и н с т р у м е н т е д л я п е р е д а ч и з а к о д и р о в а н н о й и н ф о р м а ц и и . Т р а д и ц и о н н о е понимание и истолкование процесса коммуникации как обмена информацией, осущ ествляемого по каналу связи - дань устоявш имся стереотипам в научном

мышлении. Переосмысление сути коммуникации, более адекватное понимание к о м м у н и к а т и в н ы х п р о ц е с с о в к ак б и о -с о ц и о -к у л ь т у р н о м о т и в и р о в а н н ы х о р и е н ти р у ю щ и х в за и м о д ей ст в и й в к о гн и ти вн о й о б ласт и - н аст о я тел ьн ая необходимость, диктуемая потребностями современной науки и общества. Библиография Выготский Л.С. (1962/2000). Психология. Москва, ЭКСМО-Пресс („Мышление и речь”, с. 262-509). Гунаев З.С. (1977). О выражении пространственных отношений в некоторых дагес­ танских языках. Вопросы языкознания 6, с. 126-129. Звегинцев В.А. (1996). Мысли о лингвистике. Москва, Издательство Московсково университета. Златев Й. (2006). Значение = жизнь (+ культура): Набросок единой биокультурной теории

значения. В: А.В. Кравченко (ред.). Язык и познание. Studia linguistica cognitiva. Москва,

Гнозис, с. 308-361. Кравченко А.В. (2003). Что такое коммуникация? В: В.В. Дементьев (ред.). Прямая и неп­ рямая коммуникация. Саратов, Колледж, с. 27-39. Кравченко А.В. (2006). Методологический порок ортодоксального языкознания. В: М.В. Пименова (ред.). Новое в когнитивной лингвистике. Кемерово, с. 41-47. Кравченко А.В. (2009). О традициях, языкознании и когнитивном подходе. В: Горизонты современной лингвистики: Традиции и новаторство. Москва, Языки славянских культур, с. 51-65. Красных В.В. (2003). „Свой" среди „чужих”: миф или реальность? Москва, Гнозис. Лав Н. (2006). Когниция и языковой миф. В: А.В. Кравченко (ред.). Язык и познание:

Методологические проблемы и перспективы. Studia linguistka TOgnitiva 1. Москва,

Гнозис, с. 105-134.

Рудяков А.Н. (2004). Язык, или почему люди говорят. Киев, Грамота.

Шерер В.Э. (1979). О выражении пространственных отношений в кетском языке. Вопросы языкознания 5, с. 103-108.

Aitchison, J. (1987). Words in the Mind: An Introduction to the Mental Lexicon. Oxford/UK, Cambridge/USA, Blackwell.

Clark, H.H. (1996). Using Language. Cambridge University Press.

Fauconnier, G. (1999). Methods and Generalizations. In: T. Janssen, G. Redeker (eds.). Cognitive

Linguistics: Foundations, Scope, and Methodology. Berlin, New York, Mouton de Gruyter,

95-127.

Finnegan, R. (2002). Communicating: The Multiple Modes o f Human Interconnection. London, Routledge.

Gauker, C. (2003). Words without Meaning. Cambridge/MA, The MIT Press.

Glasersfeld, E. von (2001). Constructing Communication. Available [online] <http://www.uni- vie.ac.at/constructivism/~/glasersfeld01-interview.html>, retrieved on 13th January 2010. Grice, H.P. (1989). Studies in the Way of Words. Cambridge/MA, Harvard University Press. Harris, R. (1981). The Language Myth. London, Duckworth.

Henry, D., Henry, K. (1969). Koyukon Locationals. Anthropological Linguistics 11(4), 136-142. Hutton, C. (1993). Analysis and Notation: The Case fo r a Non-realist Linguistics. In: R. Harré,

R. Harris (eds.). Linguistics and Philosophy: The Controversial Interface. Pergamon Press, 241-251.

Kravchenko, A.V. (2007). Whence the Autonomy? A Reply to Harnad and Dror. Pragmatics & Cog­ nition 15(3), 587-597.

Kress, G. (1997). Before Writing: Rethinking the Paths to Literacy. London, Routledge.

Lawrence, H. (1972). Viewpoint and Location in Oksapmin. Anthropological Linguistics 14(8), 311-316.

Locke, J. (1961). An Essay Concerning Human Understanding. London, Dent. Lyons, J. (1977). Semantics. Vol. 1. Cambridge, Cambridge University Press.

Malinowski, B. (1927). The Problem o f Meaning in Primitive Languages. In: C.K. Ogden, I.A. Ri­ chards. The Meaning of „Meaning”. 2nd revised edition. New York, Harcourt, Brace & Com­ pany, 296-336.

Maturana, H. (1978). Biology o f Language: The Epistemology o f Reality. In: G. Miller, E. Lenne­ berg (eds.). Psychology and Biology of Language and Thought. New York, Academic Press, 28-62.

Maturana, H. (1983). On the Misuse o f the Notion of Information in Biology. Journal of Social and Biological Structures 6, 155-158.

Millikan, R.G. (2005). Language: A biological Model. Oxford, Clarendon Press.

Oleksy, M. (2002). Cognition, Language, and Praxis: Is Cognitive Linguistics on the Verge o f the

Practical Turn? In: B. Lewandowska-Tomaszczyk, K. Turewicz (eds.). Cognitive Linguistics Today. Frankfurt a.Main, Peter Lang, 55-64.

Oim, H. (1977). Towards a Theory o f Linguistic Pragmatics. Journal of Pragmatics 1(3), 251-267.

Pateman, T. (1987). Language in Mind and Language in Society: Studies in Linguistic Reproduc­

tion. Oxford, Clarendon Press.

Pinker, S. (1999). Words and Rules: The Ingredients of Language. Basic Books.

Reddy, M. (1979). The Conduit Metaphor. In: A. Ortony (ed.). Metaphor and Thought. Cambrid­ ge, Cambridge University Press, 284-324.

Ross, D., Spurrett, D. (2004). What to Say to a Sceptical Metaphysician: A Defence Manual for

Cognitive and Behavioural Scientists. Behavioral and Brain Sciences 27, 603-647.

Schiffrin, D. (1994). Approaches to Discourse. Oxford etc., Blackwell.

Sinha, C. (1999). Grounding, Mapping, and Acts of Meaning. In: T.Janssen, G. Redeker (eds.).

Cognitive Linguistics: Foundations, Scope, and Methodology. Berlin, New York, Mouton de

Gruyter, 223-255.

Sperber, D. (1995). How do We Communicate? In: J. Brockman, K. Matson (eds.). How Things

Are: A Science Toolkit fo r the Mind. New York, Morrow, 191-199.

Tomasello, M. (2005). Beyond Formalities: The Case o f Language Acquisition. The Linguistic Review 22, 183-197.

Verhagen, A. (2005). Construction o f Intersubjectivity: Discourse, Syntax, and Cognition. Oxford University Press.

Wilson, D. (1994). In: G. Brown, K. Malmkjaer, A. Pollitt, J.Williams (eds.). Language and

Understanding. Oxford, Oxford University Press, 35-58.

Wilson, D. (1998). Linguistic Structure and Inferential Communication. Proceedings o f the 16th

International Congress of Linguists, July 1997. Oxford, Elsevier.

Wierzbicka, A. (1996). Semantics: Primes and Universals. Oxford, New York, Oxford University Press.

Summary

The Problem o f Meaning and Communication in Linguistics and the Roots o f its Misunderstanding

Arguments are given for a necessity to abandon the code model and “container” metaphor in the study of linguistic meaning and communication; as they do not take into account the true nature of meaning and communication, these methodological premises of conventional linguistics are empirically inadequate and impede its further development.